И вот – свобода

Что мог из всего этого понять ребенок? Но что мог по этому поводу ответить взрослый? На вопрос, проиграла или выиграла войну Франция, отцу девочки было действительно тяжело ответить. Он покидал колонию, которая только что провозгласила свою независимость, – и если бы Франция этому упорно противостояла, ничего бы не изменилось. Некоторые победы очень трудно принять.

Миновало несколько недель, и перед мореплавателями в дымке показался тулонский рейд. Мону охватило смешанное чувство радости, усталости и грусти. Еще не отвыкнув от бортовой качки, она зашаталась, едва ступив на набережную, где сотни мужчин и женщин столпились, ожидая прибытия тех, кого ждали, или хотя бы надеясь посмотреть на «азиатов». Она услышала, как в толпе какая-то женщина крикнула: «Филипп!» Мона затаила дыхание, разыскивая глазами худое лицо и огненную шевелюру, но заметила только тощего мальчугана, кожа да кости, который бросился на шею матроны в переднике, жгучей брюнетки, толстой, как бочка. «Мама…» – заплакал мальчик. У Моны защемило сердце. Она ошиблась – Филипп, да не тот. И Изабель нет… Фея с рыжими волосами наверняка умерла в тот же самый день, а тут другая мать обнимала другого Филиппа, ее солнышко, ее чудо.

Несколько месяцев спустя Андре поведал Моне о существовании лагеря для детей и подростков. Тех, кому было от девяти до шестнадцати, отбирали у родителей и отправляли пешком в Далат на плато Лангбар. Триста пятьдесят километров к северу от Сайгона, дорога идет в гору. Охранники заставляли их бежать единой колонной. Игра была проста: те, кто не могли достаточно быстро бежать и оказывались в хвосте колонны, получали пулю в голову. В первый день, чтобы закрепить в головах правило, солдат выстрелил в воздух. Ребята в ужасе порскнули в стороны, как кролики. Японцы весело хохотали. Они творили с детьми все, что хотели. Всего за восемь дней дети, подгоняемые надсмотрщиками, пробежали триста пятьдесят километров, питаясь только сухой рыбой и рисом. Потом их поместили в лагерь, причем колючую проволоку по периметру они натягивали сами.

По прибытии во Францию семья оказалась в нереальном комфорте – если сравнивать со временем заключения. Пищи – вдосталь, вода, мыло, кровати с мягкими матрасами, чистый воздух… Люси росла и потихоньку отходила от перенесенных страданий. Прожив несколько месяцев в Париже, семья обосновалась в Ницце. Родители Моны, Ивон и Гийеметт Магала, которые работали и жили в Нумеа, на Тихом океане, при этом имели в Ницце дом, который они с удовольствием предоставили семье дочери, радуясь, что в результате все оказались на свободе и в более или менее добром здравии.

Легкость, которая с «легким» соотносится только названием, до такой степени она близка к тому, что есть лучшего в этой жизни, потихонечку входила в их жизнь. Мона смогла частично восстановить свой гардероб, привести в порядок волосы (она покрасила их в более светлый цвет с золотистым оттенком). Андре немного поправился. Гордая осанка придавала ему неотразимый шарм. Он много занимался с Люси, водил ее на прогулки в горы, возил в маленькие прованские деревни. Девочка познавала новую географию и знакомилась с новыми корнями, о которых она и не подозревала. Франция, оказывается, не была только словом, произносимым с благоговением. Это была местность с прозрачными реками. С улицами, на которых росли пальмы, с бесконечными красивыми зданиями, с многоцветными рынками, с запахом рыбы и звучным, раскатистым «р» на каждом углу. Люси целыми днями общалась с окрестными котами, приводя их домой, к величайшему неодобрению Моны, которая ненавидела кошек, но при этом не возражала, видя растроганную улыбку мужа.

По вечерам он читал девочке басни Лафонтена. Он изображал бедного дровосека, гнущегося под тяжестью вязанок с валежником, высокомерие дуба и гибкость тростника, лягушку, которая хотела стать такой же большой и толстой, как бык. Люси обожала смотреть, как он сгибается пополам, говорит голосом древнегреческого глашатая или же надувает щеки, чтобы сделать рассказ более живым и ярким. Это зрелище так радовало ее, что она никак не могла уснуть, требуя новую басню, новую историю, сходя с ума от любви к каждому герою.

Однажды Люси попросила его прочитать «Козочку господина Сегена». «Эта прелестная маленькая козочка», которая отказалась с наступлением ночи вернуться в свой загон.

– Что за идиот рассказал тебе эту историю? Это ведь не твоя мама, я надеюсь?

Мона, проходя по коридору, из которого она любила слушать чтение мужа, затаила дыхание и замерла.

– Мама – не идиотка!

– Ну тогда почему ты хочешь, чтобы я рассказал тебе историю этой козы?

А она-то думала, что делает как лучше, читая дочке Альфонса Доде…

– Но ведь все потому, что она похожа на тебя, папа! Ты такой храбрый!

Мона услышала, как Андре проглотил ругательство, готовое сорваться с губ. Она расстроилась, отвернулась и пошла дальше, злясь на себя.