И все небо для нас

Посмеиваясь, Ирма поднимается с дивана и уходит, слегка переваливаясь. Постепенно ее походка меняется. Через пару месяцев она родит, и тогда прости-прощай наше безоблачное детство с Милой.

– Делжи. – Мила нетерпеливо подает мне кружку на подставке, и только я беру ее за ручку, как сестра снова оказывается возле Гордея. – Голдей, я все сделала!

– Умница. – Он улыбается ей, а потом жестом показывает мне, мол, пей.

После пары глотков сладкого напитка мне становится лучше. Глаза больше не щиплет, обида не жмет в груди. Когда спокойствие восстанавливается, вливаюсь в игру. В этот раз деду приходится отбиваться от наших с Гордеем нападок. Мы ведь играем в подкидного дурака, значит, можем просто его завалить. И как я раньше не догадалась?

Бросаю благодарный взгляд на Гордея, а он и бровью не ведет. Теперь козырь бубны, и у меня на руках есть карты с ромбами. Ну хоть раз-то я должна выиграть?

– Пас. – В последний момент Гордей выбывает из игры.

Остаемся мы с дедом. У него очень много карт, у меня – шесть козырных и три обычных. Сейчас или никогда!

Методично сбываю ему карты меньшей масти. Дед без труда бьет их и отвечает тем же. Внезапно он подкидывает козырь, затем еще. У меня остаются бубновый валет и пиковая дама.

– Хм-м, надо подумать… – Дед закидывает ногу на ногу и хмурится.

Чем дольше он тянет, тем сильнее я потею. Футболка липнет к спине и подмышкам. Над губой выступает испарина. Провожу пальцами по лбу, убирая прилипшие волосы. Окидываю взглядом болельщиков: у всех серьезные лица, будто решается судьба мира, а Мила так сильно хмурится, что кажется, у нее вот-вот треснет переносица. Сердце в груди ухает, отдаваясь в ушах. Я ни за что не проиграю!

– Пожалуй, схожу вот так. – Дед выкладывает бубновую десятку.

У меня по вискам и затылку стекают капельки пота. Трясущейся рукой крою десятку валетом. Дед почесывает подбородок, постукивает по нему неровным желтеющим ногтем и выкладывает пикового валета.

– Ой! – Вскакиваю и нервозно хохоча швыряю на его карту свою пиковую даму. – Я выиграла! Да!

Вскидываю кулаки и безостановочно смеюсь. Напряжение постепенно спадает. Родственники с изумлением рассматривают меня. Когда воздух в груди заканчивается, плюхаюсь в кресло и расслабленно в нем обмякаю.

– Ну? – говорит дед.

– А?

– Говори, что хотела.

– А… – Выпрямляюсь и вытираю вспотевшие ладони о джегинсы. – Извинись.

Слово вылетает резким и жестким. Мгновение назад я казалась себе мягкой, как творог, а сейчас каждая мышца напряжена.

– Что-о? – в голосе деда слышится нескрываемое раздражение. – За что это я должен извиниться?!

Грядет буря. Но если я сейчас ничего не скажу, если промолчу, как трусиха, то он так и будет вытирать ноги об меня и маму. Я не могу этого допустить.

– Если ты не извинишься, я никогда тебя не прощу. И это нужно не столько мне, сколько маме.

И снова липкая тишина – паутина. Тикают старые часы деда. Сказанного не воротишь, а время все бежит и смеется надо мной.

Семен откидывается на спинку дивана и тяжело, долго выдыхает. Смотрю ему в глаза, стараясь моргать как можно реже и не отводить взгляд. Сила на моей стороне. В этот раз точно.

– Я давно должен был это сделать. – Дед расстегивает пуговицу на воротнике рубашки и снимает серебряную цепочку. Он кладет ее на стол: – Это цепочка Нади. Все, что у нас с Томой от нее осталось.

Беру еще теплую цепочку в руки. Пока мы жили вместе с мамой, пока я росла, она не носила украшения. Ни цепочки, ни серьги. Я даже дырок в мочках у нее не видела. И у нас с Милой уши тоже не проколоты. Это было для нашей семьи чем-то естественным, и до сего момента я не обращала внимания, что другие носят серьги, а я нет.

– Не все, – негромко вставляет Тамара.

Она уходит в коридор, держа бархатную коробочку темно-вишневого цвета. Они с дедом обмениваются взглядами, и она ставит коробочку на стол передо мной. Открываю ее – внутри серебряные гвоздики с блестящими белыми камушками.

– Этот комплект мы подарили Наде на окончание школы, – поясняет бабушка.

В растерянности оглядываю их. Родственники кажутся мне незнакомцами, будто я вижу их впервые в жизни.

Мила разглядывает цепочку, на удивление без криков «мое, это мое!». Слова даются мне нелегко:

– Я так и не услышала извинений.

Семен с Тамарой переглядываются, берутся за руки и одновременно произносят:

– Простите нас, девочки.

– Площаю! – выкрикивает Мила, и взрослые смеются.

Для них напряжение испаряется. Кажется, только я здесь не чувствую облегчения. Все стало только запутаннее. Извинениями столько лет спустя ничего не исправишь. Будущее могут изменить поступки в настоящем, а не сожаления о том, что осталось лишь воспоминаниями.

11

Ночью то тереблю коробочку с серьгами мамы, то забираюсь под одеяло и с фонариком телефона разглядываю фото родителей.

Хоть жара ночью и спадает, у меня все равно пересыхает в горле. Поднимаюсь, оставляю свои «талисманы» под подушкой и выбираюсь из комнаты. На мне длинная черная футболка с надписью «Enough»[3].