И все небо для нас

Рисовать подсолнухи и безоблачное небо быстро надоедает. Природа и цветы для меня не так сложны, как люди. Благодаря Дею я начала понимать, как изображать мужчин, и теперь иногда делаю зарисовки с дядей, по памяти воскрешаю образ деда, и особенно осторожно, задерживая дыхание чуть ли не над каждым штрихом, рисую папу.

Я так никому и не показала ту фотографию. Этот снимок для меня что-то вроде святого Грааля. То, что я всю жизнь искала, и то, чем ни с кем не хочется делиться. Разве что с Гордеем, если нам удастся пересечься.

После той игры в карты мы с ним не виделись. Мы немного переписывались, я ставила лайки под его видео, но общение сошло на нет. Сказалась предшкольная пора, когда нас с Милой начали возить по магазинам, чтобы купить форму и канцелярию. Мила ни в чем себе не отказывала, тогда как я старалась брать только самое необходимое. Тетя с дядей не миллионеры, а я не их наследница. И я не имею права требовать у них что-либо или просить, чтобы они тратили на меня деньги. Хоть они и стали нам с сестрой родными людьми, я все еще не знаю, как вести себя с ними. А еще эта тайна вокруг дяди…

Чтобы мозг не лопнул от интенсивного продумывания вариантов, что же стало причиной его увольнения, достаю «Хоббита, или Туда и обратно», ложусь на живот и перечитываю знакомые строки.

За чтением время бежит быстро. Замечаю перемены вокруг только по ярким солнечным лучам и волнам жара, охватившим ноги. Сгибаю колени и машу ногами в воздухе.

Среди подсолнухов раздается шорох. Краем глаза вижу босые, перепачканные в земле ноги с поблескивающим, местами облупившимся, бесцветным лаком на ногтях.

– Доброе утро, – говорю, не поднимая головы.

– Что вы хотите этим сказать? – спрашивает Гордей. – Просто желаете мне доброго утра? Или утверждаете, что утро сегодня доброе – неважно, что я о нем думаю? Или имеете в виду, что нынешним утром все должны быть добрыми?

– И то, и другое, и третье[4], – подхватываю его затею. Поднимаю голову, невольно прищуривая один глаз (от яркого солнца не спасает даже кепка), и добавляю: – Не жди, что я предложу тебе трубку. Она уехала с дедом.

Гордей смеется и садится рядом по-турецки.

– Не думала, что ты знаешь «Хоббита» наизусть.

– Во мне вообще много скрытых талантов, – Дей дерзко подмигивает. Краснею и поспешно прикрываю лицо книгой. – На самом деле я его читал очень давно. Брал в школьной библиотеке. Можно взглянуть?

– Ну… – нехотя протягиваю ему книгу. – Только аккуратно.

– Не любишь делиться своими вещами?

– Это из-за Милы. Она ломала все, что мне нравилось, когда была маленькой.

Дей кивает и начинает листать страницы. Он улыбается, когда его взгляд натыкается на черно-белые иллюстрации. Подпираю скулы кулаками и любуюсь им, пока он этого не замечает. Сегодня на нем обычная черная футболка с маленьким нагрудным карманом, на который нанесен принт в виде красного сердечка, и любимые шорты. Гордей тот еще чистюля, но клянусь, когда-нибудь он снимет их, а они останутся стоять – так часто он их носит. Волосы он сцепил заколкой-крабом, и они спадают ему на шею и щеки неровными прядями.

– …Вер.

– А?

– Знаешь Женю?

– Э-э, – неуклюже сажусь и забираю книгу.

Дей показывает на оторвавшийся форзац. Заглядываю под него и вижу буквы. Надпись полностью не читается, зато отчетливо видно: «Женя».

– Ой! – еле сдерживаюсь, чтобы не оторвать форзац совсем, и аккуратно отлепляю его края.

Сильным, слегка размашистым и отдаленно похожим на мой почерком выведено:

«Ты – то путешествие, в которое я отправился не задумываясь. И я не хочу, чтобы оно когда-нибудь закончилось. Выходи за меня?

Навеки твой, Женя».

Дыхание сбивается, солнце кажется нестерпимо горячим. Столько лет у меня в руках был папин подарок маме, и не просто подарок, а… предложение руки и сердца?

– Это мой папа, – сиплю. – Ущипни меня!

Гордей щиплет кожу на моем предплечье.

– Ай, больно же! – гневаюсь, позабыв о подступивших слезах.

– Так ты же сама попросила.

Провожу дрожащей рукой по словам, перечитывая их снова и снова. Под форзацем видны следы клея. Почему мама заклеила воспоминания о папе? Хотела скрыть боль? Или хотела рассказать мне о нем, но не успела?

Прижимаю книгу к груди и раскачиваюсь взад-вперед, пытаясь успокоиться. Когда чувства притупляются, кидаю на Гордея смущенный взгляд.

– Ты только что помог мне лучше узнать папу. Спасибо, – я понимаю, что должна улыбнуться, но не могу. Губы лишь плотнее сжимаются в линию.

– Всегда рад помочь.

– Можешь… помочь мне еще кое с чем? – решаюсь я.

– С чем?

– У меня есть фото папы, и его нужно увеличить.

– Конечно, – Гордей поднимается, отряхивает шорты и протягивает мне руку. Сжимаю ее и поднимаюсь следом. – Пойдем.

* * *

С тех пор, как дед отдал мне снимок родителей, постоянно ношу его с собой. Он для меня как талисман. Он и мамина цепочка.

– А ты подумывала носить серьги? – спрашивает Дей, пока мы пробираемся через поле.

– Нет, – невольно тереблю мочку уха, – у меня уши не проколоты.