И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе

Трагедия на крымских берегах имела преимущественно внутренние последствия; в Ашхабаде же, напротив, беда случилась как раз в тот момент, когда договоренности, заключенные в 1945 году, стали постепенно терять силу. Разделение Германии на четыре оккупационные зоны считалось сперва временной мерой, однако нараставшее напряжение между Советами и западными державами[103] отразилось и на прочности границ. Уже в июле 1947 года в журнале «Foreign Affairs» вышла статья Джорджа Кеннана[104], озаглавленная «Истоки советского поведения», в которой автор анонимно излагал стратегию сдерживания в отношении Советского государства, и в том же году был принят План Маршалла, направленный на восстановление европейской экономики и продвижение американских ценностей. Спустя считаные месяцы западные страны объявили о выпуске в своих зонах новой валюты – немецкой марки (Deutsche Mark); всего через четыре дня советское правительство также выпустило немецкую марку – восточную (Ostmark) – и полностью закрыло сообщение с западными районами Берлина. Отрезанные от западной части Европы и лишенные поставок продовольствия, жители Западного Берлина с ужасом смотрели в будущее. В начале июля, к негодованию Советов, американцы и британцы организовали воздушный мост, посредством которого продовольствие доставлялось в Берлин; поставки продолжались вплоть до мая следующего 1949 года, когда советская администрация сняла блокаду. Тем временем за кулисами – в секретных конструкторских бюро – советские ученые все ближе подступали к созданию собственной атомной бомбы, чем наконец устранялось критическое военное превосходство Америки над Советским Союзом[105].

Подобные глобальные вопросы, а также восстановление разрушенных войной советских городов занимали новоявленную сверхдержаву, так что ресурсы, которые можно было бы направить в Ашхабад, оказались чрезвычайно ограниченны. Тем не менее реакция государства на сей раз была куда более организованной, чем в случае с землетрясением в Крыму: сталинское правительство внимательно следило за ходом спасательных операций, однако и у местных властей вполне хватало пространства для маневра. Землетрясение случилось раньше, чем градостроительство (а не просто восстановление поврежденных строений) стало общегосударственной политикой, так что в Ашхабаде работы шли с куда меньшим размахом, чем в 1966 году в Ташкенте [Кадыров 1990: 11]. За неимением выверенного плана – в отличие от последующих лет – процесс восстановления нес довольно бессистемный характер. На международной арене катастрофа была покрыта завесой тайны и весьма скупо описывалась в «Правде»; местная же пресса освещала все происходящее широко и достаточно критически. Конечно, Сталина или партию тут упрекнуть не в чем, однако же по публикациям того времени видно, что решения правительства оставляли местным органам управления существенный простор для импровизации. По реакции властей на землетрясение в 1948 году также можно судить о том, что политические отношения в Советском государстве на тот момент еще не вполне созрели. К примеру, лозунг о «дружбе народов» фигурировал в газетных публикациях сугубо в контексте восстановительных мероприятий; полностью он раскроется лишь после ташкентского землетрясения в 1966 году. Можно сказать, что дружба народов обрела куда более важное место в памяти брежневского поколения, чем она занимала на практике в сталинском государстве. При Горбачеве воспоминания об ашхабадском землетрясении вновь сменили тональность, в них стала подчеркиваться нерасторопность правительства в сороковых годах.