И всех их создал Бог

— А? — Аскетическая физиономия над костлявыми плечами повернулась к моему другу. — Но, по-моему, мистер Уилки не обращался с просьбой о продлении часов торговли ввиду этих чрезвычайных обстоятельств.

Возможно, это была шутка, хотя мистер Гулл шутить не любил и не умел. В городе он слыл суровым служакой, который никогда ни на йоту не отступал от правил и инструкций. Во время его дежурства никто с наступлением темноты не рисковал выезжать на велосипеде с неисправным фонариком. А уж за нарушение часов торговли питейными заведениями он карал беспощадно. Он ведь пел в церковном хоре, хранил свою репутацию незапятнанной, принимал деятельное участие в различных благотворительных начинаниях и всегда поступал правильно. Непонятно, почему на шестом десятке он все еще оставался простым деревенским полицейским?

Тристан нашелся немедленно:

— Ха-ха-ха! Отлично сказано. Но ведь все получилось само собой. Под влиянием минуты, как говорится.

— Называйте как хотите, но закон вы нарушили, и вам это отлично известно. — Мистер Гулл расстегнул грудной карман и извлек записную книжку. — Ваши фамилии?

Я сидел на перевернутом ящике и при этих словах прижал колени к груди. Какой финал блаженного вечера! В городке редко случались интересные происшествия, и «Дарроуби энд Хултон таймс», конечно, раздует сенсацию. В каком я предстану свете и все мои друзья тоже? А бедняга Редж, жмущийся в уголке? Он-то поплатится больше всех — и по моей вине.

Однако Тристан еще не выкинул белого флага.

— Мистер Гулл, — произнес он ледяным тоном, — вы меня огорчили.

— А?

— Я сказал, что очень огорчен. Я полагал, что в подобных обстоятельствах вы займете иную позицию.

Полицейский и бровью не повел. Он взял карандаш.

— Я, мистер Фарнон, нахожусь при исполнении служебных обязанностей и соблюдаю свой долг. Начнем с вас. — Он аккуратно записал первую фамилию и посмотрел на Тристана. — Адрес будьте добры.

— Мне кажется, — сказал Тристан, словно не слыша, — про Джули вы напрочь забыли!

— А при чем тут Джули? — Лошадиное лицо в первый раз чуть оживилось. Упомянув любимого йоркширского терьера мистера Гулла, Тристан-таки отыскал щелочку в его броне.

— Насколько мне помнится, — продолжал Тристан, — мистер Хэрриот просидел с Джули чуть ли не всю ночь, когда она щенилась. И без него вы наверняка бы потеряли не только щенят, но и Джули. Да, конечно, было это несколько лет назад, но я все отлично помню!

— То само по себе, а это само по себе. Я же вам объяснил, что выполняю свои обязанности. — И он обернулся к служащему управления водными ресурсами.

Тристан бросился в новую атаку:

— Верно, но ведь вы все-таки могли бы выпить с нами в такой вечер, когда мистер Хэрриот во второй раз стал отцом. В некотором смысле повод ведь тот же.

Мистер Гулл опустил карандаш, и его лицо смягчилось.

— Джули и теперь молодцом.

— Да, я знаю, — заметил я. — Для своего возраста она в поразительной форме.

— А одного из тех щенков я себе оставил.

— Знаю. Вы же меня к нему пару раз вызывали.

— Верно… верно… — Он приподнял полу мундира, сунул руку в брючный карман, извлек большие часы и воззрился на циферблат. — Что ж, я, собственно, уже с дежурства сменился. И могу с вами выпить. Только прежде в участок позвоню.

— Отлично! — Тристан прыгнул к бочке и наполнил кружку до краев.

Вернувшись в погреб, мистер Гулл торжественно поднял ее:

— Желаю малютке всего наилучшего! — и сделал огромный глоток.

— Благодарю вас, мистер Гулл, — сказал я. — Вы очень любезны.

Он сел на нижнюю ступеньку, каску положил на ящик и снова припал к кружке.

— Надеюсь, обе они чувствуют себя хорошо?

— Да, прекрасно. Еще кружечку?

Поразительно, как скоро он забыл про записную книжку, и ко всем нам вернулось веселое настроение.

— Ух и жарища тут, — некоторое время спустя объявил мистер Гулл и снял мундир. Этот символический жест смел последние барьеры.

Однако прошло еще два часа, но никто толком не опьянел. За исключением мистера Гулла, блюстителя закона и порядка. Мы много смеялись, вспоминали всякие случаи и просто пребывали в чудесном расположении духа, но он стадия за стадией переходил в состояние глубокого опьянения.

Сначала он пожелал, чтобы его называли просто по имени, без всяких там «мистеров», затем впал в слезливую сентиментальность и рассыпался в восторгах по поводу чуда рождения, как у людей, так и у собак, но заключительная стадия оказалась более грозной — он стал задирист.

— Джим, выпьешь еще! — Был это не вопрос, но требование: долговязая фигура, слегка покачиваясь, наклонилась над краном и подставила под него кружку.

— Нет, спасибо, Хьюберт, — ответил я. — С меня хватит. Я ведь начал много раньше!

Он замигал, направил пенную струю в собственную кружку и сказал:

— Тогда ты подлый предатель, Джим. А я подлых предателей на дух не терплю…

— Уж извини, Хьюберт, — я изобразил покаянную улыбку, — но с меня хватит, да и вообще половина третьего. Пора по домам.

Я, видимо, выразил общее мнение, потому что остальные дружно поднялись и направились к лестнице.