...И вся жизнь (Повести)

Сколько же времени мать лежит в больнице? Скоро четыре месяца — целая вечность. Пора смириться с неизбежностью утраты. От смерти еще никто не ушел. И все-таки не хочется верить, что настанет время, когда Женя будет кутаться в пуховый оренбургский платок, который так любила мать, читать книги, на страницы которых она роняла слезу, а матери не будет — нигде и никогда, не будет даже той изможденной женщины с ввалившимися глазами, к которой она каждый день через весь город ездит на свидание. А может быть, в самом деле березка…

Мягкий свет из-под зеленого абажура высвечивает острые коленки. В световом круге толстая тетрадь — подарок Анатолия. Это он приучил Женю писать дневник, без этого верного молчаливого друга ей было бы совсем одиноко. Девушка листает тетрадь и со стороны наблюдает за собой.

— Дни, как и деньги, я все еще не научилась разумно расходовать их, — вслух произносит Женя.

Надо бы позвонить Анатолию. Нет, не хочется с ним встречаться. Когда это началось? Раньше она день, проведенный без Анатолия, считала потерянным. Дневник поможет найти и этот день, когда все началось. Где же эта запись? Вот она. Вернемся к событиям минувшего месяца.

17 марта

Только что попрощались с Анатолием. Он весь ушел в свою газету, говорит об очерках, фельетонах, о чем угодно. Холодный, как ледышка. Ничего не видит, не понимает. А ведь считает себя знатоком человеческих душ. Чуть что не так — мещанство. Раньше, бывало, мы с ним любовались луной и читали стихи, а сейчас — «Я мыслю — значит, я существую». Этим изречением древнего философа и началась сегодня наша встреча. Весь вечер шел разговор о высоких материях, на философские темы. Что-то насчет того, что каждому из нас надо суметь преодолеть в себе психику «частичного человека». Для человека — мыслящего существа, мол, бесконечно мало быть только (боже мой, чем быть? Ага, вспомнила!) функцией в сложнейшей общественной системе. Надо научиться читать философские произведения. Они помогут выработать критическое самосознание, потребность в истине, мужество собственной мысли.

Полноте, тот ли это Толя, который так мне нравился своей непосредственностью, веселым нравом. Может, он меня разыгрывает? К сожалению, философия — его новое увлечение. Он играет в мыслящую личность.

Слушай, мыслящая личность, ну подойди, обними меня, поцелуй, пусть во всем мире останемся мы вдвоем — ты и я! Но мой пристальный, как мне казалось, гипнотический взгляд не доходил до Анатолия.

Так весь вечер и провели, как в разных комнатах. Он говорил, а я отвечала, но друг друга не слышали. Наконец он изволил заметить мое настроение и спросил:

— Ты почему сегодня не в духе? Матери лучше стало, чего нос вешаешь?

3 апреля

Сегодня ходила к матери одна, без Анатолия. Он был занят какими-то своими неотложными газетными делами. У матери в палате я застала Олега Игоревича Криницкого. Оказывается, у главного редактора газеты больше свободного времени, чем у его литературного сотрудника. Вот он и пришел проведать мать, которую видел много-много лет назад, когда я была еще совсем маленькой. Криницкий, тогда еще очеркист «Зари», написал о матери очерк. А вот теперь пришел в больницу. Как это хорошо с его стороны! Мать взволнована — ее не забыли, очевидно, нахлынули воспоминания, она даже попыталась ответить улыбкой на какую-то шутку Олега Игоревича, сокрушалась, что пропала газета с его очерком, который ей очень понравился.

Из больницы мы ушли вместе. В больничном дворе Олега Игоревича ждала «Волга». Он открыл дверцу машины: «Подвезу, если не возражаете».

Я, конечно, не возражала. Не возражала, когда он предложил пойти вместе в кино, потом мы ужинали в кафе. Проводив меня до подъезда, он поблагодарил за компанию и, полушутя, заметил, что ходить с ним безопасно. Мол, к такому старику Анатолий ревновать не станет.

«При чем тут Анатолий! — вырвалось у меня, — и вы… вы еще очень молоды. Мне с вами было хорошо».

Последнее, наверное, не надо было говорить. Почему не говорить? Он по-настоящему интересный человек: столько видел, знает, умен, весел и ни капельки рисовки. Такой вечер надолго запомнишь.

5 апреля

Два дня, как дура, смотрю на телефон. Почему-то я вбила в свою глупую башку несусветную мысль, что Олег Игоревич мне обязательно позвонит. Но он, очевидно, забыл и думать обо мне! Тогда — ради матери пригласил в кино, накормил ужином, — и все…

Наш главный врач как-то говорил, что ребенок перестает плакать, услышав спокойное биение сердца матери. Если же сердце матери начинает биться учащенно, она взволнована, раздражена, то беспокойство передается и ребенку. К чему это я вспомнила? Ребенок слышит сердце матери. А как сейчас бьется сердце мамы? Прислушалась. Комната полна тишины. Ничего, абсолютно ничего не слышно.

Но ведь я сама могу позвонить Олегу Игоревичу. Есть повод. Он обещал найти газету со своим очерком о матери. Маме, конечно, будет приятно его прочитать.

Сейчас сниму трубку и наберу номер. Интересно, ответит ли он сам или его секретарша. Завтра позвоню, завтра…

6 апреля