I wanna see you be brave (СИ)

Как только папа покидает комнату, я тут же стягиваю с себя всю одежду и постельное бельё с кровати. Скидываю все в одну кучу, переодеваюсь в чистое, найденное в шкафу, и выхожу в коридор. Проходящие мимо люди с интересом смотрят на меня и на вещи в моих руках, но я впериваю взгляд перед собой и двигаюсь в сторону улицы. Теплый осенний воздух тут же бьёт в лицо; я и забыла, как тепло в Чикаго в это время года.

Ускоряю шаг, когда заканчивается дом и начинаются сады. Стараюсь всеми силами не привлекать к себе внимание, но это выходит с трудом: кое-кому удаётся остановить меня и спросить, как я чувствую себя после всего пережитого. Мне хочется сорваться. Накричать на первого же попавшегося человека о том, что ещё ничего не кончено и о том, что всё ещё только впереди, но я сдерживаюсь, и лишь поджимаю губы, когда очередной бывший товарищ бесцеремонно хватает меня за локоть и обнимает, что-то бормоча мне за спину.

Когда все люди остаются позади, а я — одна среди низкорослых яблонь, я двигаюсь дальше до того поля, где растут ромашки. Там скидываю на землю принесённое бельё, достаю из кармана найденные в шкафу спички и поджигаю. Когда огонь полностью охватывает когда-то белые простыни и когда-то чистую одежду, я опускаюсь на пятки, обхватываю голову руками и просто сижу, пытаясь ни о чём не думать. Но стоит только закрыть глаза, как в голове появляется лицо Айзека, а в ушах звенят его последние сказанные слова, так расточительно оставленные мне на память.

Мы даже не поговорили. Я хотела спросить его о найденном под столом дневнике, хотела узнать, нет ли у него девушки в Альтруизме. У него даже могла быть невеста - там, насколько мне известно, они довольно рано выходят замуж. Я бы многое отдала, чтобы снова услышать, как он смеётся, слова почувствовать его солоноватый запах кожи, когда он обнимает меня, снова съязвить, и чтобы он что-то такое же колкое сказал в ответ.

Айзек мне нравился. Очень. Я не достойна продолжать жить, когда он мёртв.

Он должен был спастись и не бежать за мной. Он, вместе с Зиком, Трис и Четыре, должен был остаться здесь, в Товариществе, как мы и договаривались.

Зачем он это сделал?

Я поднимаю глаза в небо, где, как назло нет ни единой тучки, и лишь тонкая струйка дыма от сделанного мною костра хоть как-то его омрачает, и то ненадолго.

— Джессика?

Голос словно зовёт откуда-то издалека, но когда я оборачиваюсь, то обнаруживаю Скотта буквально в шаге от меня.

— Чего тебе, Скотт? — отворачиваясь обратно, спрашиваю я. — Если ты пришёл поинтересоваться, как у меня дела, то я в порядке. И передай всем, кто ещё захочет об этом спросить, чтобы шли в задницу.

— Вообще-то, нет.

Скотт подходит ближе и останавливается рядом со мной. Присаживается на землю, вторит моей позе, и я только сейчас замечаю в его руках какую-то тряпку.

— Что это?

— Тогда, в штаб-квартире Эрудиции, — начинает парень, — я убил его. Убил невинного человека.

— Нет, Скотт, ты ошибаешься, — поправляю его я. — Там не было невинных людей. Каждый из них несёт в себе вину за то, что творится сейчас с нами и городом.

Я смотрю на парня с оливковой кожей и каштановыми волосами, а он смотрит на огонь и щурится. В его глазах тот отблескивает тёмным золотом.

— На моей рубашке его кровь, — произносит Скотт и демонстрирует мне алые засохшие пятна на красной ткани.

— Это не твоя вина.

Я смотрю на парня, которого ещё каких-то несколько недель назад учила стрелять из пистолета, и не понимаю, когда именно он успел так вырасти. Ему всего шестнадцать, а пистолет в его руках уже успел прервать чью-то жизнь. Я осторожно кладу ладонь Скотту на плечо, слегка сжимаю и повторяю:

— Это не твоя вина, поверь мне. Чья угодно, только не твоя.

Скотт поджимает губы, а затем кидает свою рубашку в разведённый мною костёр из пыли, пота и чужой крови.

Теперь этот костёр наш.

— Они не выпускают Стайлза, — вдруг произносит Скотт.

— Я знаю, — произношу на выдохе.

— Но это нечестно! Он был под сывороткой! — в голосе Скотта столько недовольства, что его с горкой хватит на нас двоих.

Я удивлённо таращусь на молодого лихача.

— Ты не винишь Стайлза в том, что он сделал?

— Конечно нет! Он бы никогда не поступил так по своей воле! Стайлз скорее бы умер, я это точно знаю.

Скотт срывает растущий рядом цветок ромашки и обрывает ему лепестки, один за одним, а стебель кидает в костёр.

— Ты абсолютно прав, — соглашаюсь я. — В отличие от тех, кто остался на стороне Эрика и помогал ему не зависимо от того, что пришлось воевать против собственной семьи и друзей.

Я жду, что Скотт согласиться со мной, но парень почему-то молчит.

— Ты так не думаешь? — уточняю я, когда пауза затягивается.

— Я не уверен, — честно отвечает Скотт. — Многие остались потому, что Эрик угрожал убить их семьи. Из всех лихачей, только малая доля пошла за ним по собственной воле. У многих просто не было выбора.

— Что ты имеешь в виду?