И.З. Суриков и поэты-суриковцы

И Дрожжин, и Леонов продолжают традицию противопостав ления города деревне, не внося в этот привычный контраст каких-либо новых оттенков. Дрожжин пишет:

Приходите ко мне, бедняки,
Из сторонки чужой и далекой
В деревушку у славной реки...
...Бросьте пыльные вы города,
С их развратом и роскошью моды,
С их бесплодным избытком труда,
Бросьте пыльные вы города,
Мрачных фабрик тяжелые своды,
Полюбите раздолье природы.

(«Приходи ко мне, голь-нищета...»)

Ты изнываешь там, в глухих стенах столицы,
А я смотрю на гладь родных полей
И слушаю, когда поют, взлетая, птицы
Над головой моей.

(«И. А. Белоусову»)

Леонов вторит своему старшему товарищу:

Мне противен душный город,
Я стремлюсь туда душой,
Где в тени дерев зеленых
Милый сердцу дом родной...

(«Мне противен душный город...»)

Я с деревней родной
Крепко дружбу веду,
В город душный я жить
Никогда не пойду.

(«В деревне»)

Сохраняя, основные темы, жанры, настроения «поэтов-самоучек», творчество М. Леонова в то же время зачастую красноречивее, нежели стихи Дрожжина, говорит о принципиальном тупике, в который забредала по воле истории поэзия «суриковцев».

В стихах Сурикова и его товарищей по «Рассвету» без особого труда отслаиваются друг от друга подлинное живое «зерно» и внешняя литературная подражательность. У Дрожжина, особенно с годами, возникает отмеченное сочетание простонародности с эстетизмом, своего рода «автостилизация»; она уже может иной раз помешать отделить истинное от деланного, переводит пусть наивную, неумелую, но искреннюю поэзию «самоучки» в другой разряд, как бы превращает ее в стихотворный промысел, вид кустарной крестьянской промышленности.

В стихах М. Леонова стилистическая система, шедшая от Кольцова и оказавшаяся в условиях несколько искусственного отрыва от исторического движения, по сути дела окончательно лишается всякой внутренней основы, переходит, за редким исключением, в более или менее искусную «словесность», словесное ремесло. Она как бы выходит из берегов, становится почти неразличимой, допуская любые единства, смеси, переходы, любые стилистические языковые сочетания. Оттого на страницах стихотворных сборников Леонова Кольцов оттесняется Фофановым, Суриков — Миррой Лохвицкой, а крестьянская песня отступает перед эстрадным романсом:

Я пришел к вам, и вновь почему-то
Мне припомнилось счастье былое,
И опять непонятной тревогой
Встрепенулось мое ретивое.

(«Я пришел к вам, и вновь почему-то...»)

Понял я теперь, голубка,
Что с тобою мы не пара:
Ты — прекраснейшая скрипка,
Я — разбитая гитара!..

(«Расцвела, похорошела...»)

В эту ночь ароматного мая,
Коль случится с тобою недуг,
Ты, желанием страстным сгорая,
Приходи ко мне, милый мой друг.

(«В эту ночь...»)

Зачем меня ты разлюбила,
Зачем покинула меня,
Мой идеал зачем разбила?
Скажи, жду я.

(«Зачем?»)

История горемычной суриковской рябины, мечтающей «к дубу перебраться», до неузнаваемости трансформируется под пером М. Леонова в такой сюжет:

Тихо дремлет сад зеленый;
Ночь спустилась голубая,
И склонилась-задремала
Незабудка полевая.
Снится ей красавец ландыш —
Он о ней грустит, страдает
И тайком, под шепот леса,
Тихо слезы проливает...

Все приведенные строки не требуют долгих комментариев, они слишком явно свидетельствуют об утрате поэзией «суриковцев» именно внутренней цельности, внутренней основы, дававшей, бывало, возможность различать за несамостоятельностью и несовершенством выражения определенный мир души, рёальную человеческую судьбу. Потому на страницах серьезных журналов конца прошлого века стихи Леонова не получили одобрения. [1]