И занавес опускается

— Из какой комнаты доносился шум?

Я узнал голос служащего с третьего этажа.

— Понятия не имею.

У меня перехватило дыхание. Это голос Льва Айзмана?

Дверь в офис Фромана распахнулась; я замер, стараясь не дышать.

— Подойдите сюда, только гляньте!

Из соседней комнаты донёсся голос служащего, и я услышал, что шаги удаляются.

В соседнем помещении загорелся свет, и я услышал, как передвигают мебель.

— Какого чёрта! Что за беспорядок!

— Похоже, кто-то сбросил целую кипу бумаг с того книжного шкафа.

— Серьёзно?

Да, это был определённо голос Льва Айзмана.

Я отчаянно надеялся, что они останутся в соседней комнате.

Но меня беспокоило и то, что бумаги не могли упасть сами по себе. Видел ли меня тот, кто их сбросил?

Вероятно, да.

Я был так сосредоточен на каждом слове и движении, доносящихся из соседнего офиса, что от неожиданности подпрыгнул и ударился головой о столешницу, когда мимо моих ног грациозно прошла виновница переполоха.

Серая пушистая кошка с длинной шерстью громко мурлыкала, трясь головой о мои колени.

Я вздохнул с облегчением, но тут шаги из соседней комнаты направились в мою сторону.

В офисе Фромана включился свет.

— Боже, что же Фроман тут делал?

Они, естественно, заметили огромную кучу папок и бумаг, которые я просматривал на столе Фромана.

Наступила тишина.

— Чарли? Ты здесь? — громко крикнул Айзман.

Я несколько секунд чесал кошку за ухом, а потом вытолкнул её из-за стола.

Она пробежала по комнате.

— А вот и разгадка, — усмехнулся служащий.

Я задержал дыхание.

Кошка протестующее мяукнула, когда огромные руки обхватили её за тело и подняли в воздух.

— Отвратительное животное, — произнёс Айзман и вышел в коридор.

Служащий рассмеялся и почесал кошку под подбородком.

— Где же твои друзья-мышеловы, красотка? Обычно вас тут бродит несколько. Охотитесь, да, милашка? Не могу поверить, что ты устроила такой беспорядок в офисе мистера Ландри в одиночку.

Он замолчал на секунду, а потом обратился к Айзману:

— Хотите, чтобы я привёл здесь всё в божеский вид?

Айзман ответил, не раздумывая:

— Нет. Оставим это ночному уборщику. В конце концов, виновата кошка. Одни беды от них. Если бы нам не нужны были крысоловы…

Они ушли, выключив свет, но я ещё несколько минут сидел под столом и прислушивался.

Меня чуть не поймали.

Я вновь включил лампу, набросил наверх пиджак и вернулся к работе.

Я знал, что до антракта осталось немного времени, поэтому работать нужно было быстро — шкаф за шкафом, отчёт за отчётом.

В последнем шкафу я обнаружил склад старых рукописей. Просмотрев большую часть из них, я понял, что Фроман хранит всё — даже те сценарии, которые отверг. Судя по записям, которые я отыскал, он хранил их с единственно целью: проверить со временем собственные суждения; Фроман отдельно помечал сценарии, которые он отверг, но они получили признание у публики благодаря другому директору-продюсеру.

Фроман ненавидел упускать возможность произвести фурор.

К тому времени, как я открыл последнюю папку, я почти смирился с мыслью, что пришёл зря. Пролистывая шесть — нет, семь — рукописей, которые Фроман посчитал «недееспособными», я чуть не упустил имя автора, написанное на каждой из них.

Лев Айзман.

Сверху в папке лежали заметки Фромана, и, исходя из них, становилось ясно: учитывая близкие отношения с Айзманом, Фроман считал себя обязанным прочитать эти сценарии. Но читая между строк, я понимал, что Фроман не считал эти рукописи достойными к воплощению — и вероятно, именно это решение отразилось на их рабочих отношениях.

Мог ли Айзман быть убийцей, которого мы ищем?

Последний сценарий он принёс Фроману год назад. Целый год — долгий срок; его хватит, чтобы замыслить месть, продумать её и воплотить в жизнь.

Из всех людей именно Лев Айзман лучше всего знал, насколько отчаянно Фроман любит театр — и именно он понимал, как ударит по Фроману разрушение его детища.

Я был настолько поглощён мыслями о Айзмане, что практически пропустил приклеенную к следующей рукописи заметку.

В ней не было ничего особенного: лишь имя, дата и адрес.

Но почерк — вот от чего у меня побежали мурашки по телу.

Тело среагировало первым, поддавшись чистому инстинкту. Правая рука дрогнула, и я уронил папку, будто она обожгла мою ладонь.

В следующее мгновение я осознал, что ошибки быть не может: это был тот же мелкий, убористый почерк с наклоном. Я уже видел его прежде — на двух письмах, которые были найдены на местах жестоких убийств.

В записке значилось:

«Приняты на вычитку в феврале 1905 года.

Роберт Коби.

Бэй-Авеню, Шелтер-Айленд».

Под запиской было несколько слов о том, что этот сценарий попал к Чарльзу Фроману от Роберта Коби. И судя по тону комментариев Фромана, рукопись ему совсем не понравилась. Он отверг этот сценарий приблизительно в то же время, что и сценарий Айзмана — около года назад.

И по иронии судьбы, в той же кипе бумаг я заметил, что письмо с отказом Роберту Коби напечатал на машинке и отправил ни кто иной, как Лев Айзман.