И здесь граница

Началась обычная процедура. «Пограничный наряд. Прошу предъявить документы… Пограничный наряд. Прошу предъявить документы…»

Беглый осмотр купе — и в следующее. Корректно, сдержанно, без лишних слов.

Первыми из советских людей встречают иностранцев пограничники, и эта встреча должна оставить у гостей хорошее впечатление.

Третье купе… Четвертое… Восьмое…

— Пограничный наряд. Прошу предъявить документы.

В купе были две женщины. Щуплая, лет за семьдесят, старушка с потемневшим морщинистым лицом, и молодая, ослепительно красивая. Строгий темно-синий дорожный костюм еще более подчеркивал ее привлекательность.

«Славная девушка!» — подумал Кублашвили, чувствуя к ней невольную симпатию.

Старушка оказалась на редкость словоохотливой. Пока проверяли ее документы, она успела рассказать, что родилась в деревушке под Гомелем, что сам Гомель казался ей чуть ли не на краю света и она, в ту пору совсем темная и невежественная, допытывалась у бродячего коробейника: «А за Гомелем люди есць?»

Рассказала и о том, что задолго до революции, спасаясь от беспросветной нужды, уехала на заработки в Канаду. Работала по шестнадцать часов в сутки, не щадя себя, в поте лица, но счастья на чужбине так и не нашла. Теперь вот, похоронив мужа, решила вернуться в родные края. Младшая сестра тут есть, племянники… «Умру, то хоть среди своих…»

— Вам еще жить да жить, — сказал Кублашвили. — Тем более, что за Гомелем, как видите, люди есць.

Старушка покатилась со смеху, вытирая выступившие на глазах слезы.

Спутница ее, казалось, не понимающая ни единого слова и до этого с любопытством поглядывающая то на пограничников, то на старушку, тоже рассмеялась. Смех у нее был мелодичный, подобно колокольчику, и Кублашвили подивился, как щедро наделила природа одного человека.

Порывшись в модной кожаной сумочке, девушка достала документы и протянула их старшине. Сделала она это с такой милой, подкупающей улыбкой, что у Кублашвили замерло сердце. Красота девушки очаровывала, давала ей волшебную власть.

Кублашвили раскрыл паспорт. На снимке девушка выглядела, пожалуй, еще очаровательней.

«Эх, попросить бы у нее фотографию!» — мелькнула дурашливая мысль. И почему-то совершенно некстати вспомнился Витька Судаков с его цветными открытками кинозвезд.

Кублашвили уже собрался было вернуть паспорт, но тут одна деталь привлекла его внимание: почему это, пусть едва заметно, на доли миллиметра, не совпадают линии печати, скрепляющей фотографию?

Солдат-первогодок, сопровождавший его, нетерпеливо кашлянул: давай, мол, старшина, поторапливайся! Околдовала, что ли, тебя красотка?

Да, сомнения рассеялись, линии печати не совпадали. Фото наклеено на чужой паспорт.

Теперь Кублашвили уже по-иному смотрел на девушку, в его глазах она многое утратила, как-то потускнела. Какая бы ни раскрасавица, а верить тебе — не верю. Честные люди чужими документами не пользуются. Никуда дальше ты не поедешь, в общем, приехала.

2

Сменившись с дежурства, Кублашвили медленно шел вдоль железнодорожного полотна. Мысли все время возвращались к девушке с чужим паспортом. Ну зачем, с какой целью пыталась она проникнуть в Советский Союз? Прельстили ли ее лавры Мата Хари, легендарной шпионки, что в годы первой мировой войны работала на немецкую разведку, или что-то другое заставило?

И все же, несмотря ни на что, жаль ее. Каких-то девятнадцать лет от роду, а уже вступила на путь коварства и обмана.

Раздумывая о ночном происшествии, Кублашвили увидел дородного — поперек себя шире — повара в белоснежном халате и таком же колпаке. Он неуклюже сполз с тендера и, низко опустив голову, потащился, держа на плече корзину с антрацитом.

Толстяк пыхтел, то и дело вытирал колпаком обильный пот со лба. Жирный подбородок, грудь, живот колыхались, как тесто.

Кублашвили усмехнулся. Пропуская повара мимо себя, он прислонился спиной к исчерканному мелом товарному вагону, потом перебрался через площадку цистерны и зашагал по шпалам.

Знакомый машинист, выглянув из кабины ремонтной летучки, поздоровался, вскинув два пальца к лакированному козырьку форменной фуражки. На соседнем пути грузчики с грохотом открыли обитую по углам железными полосами дверь пульмана.

Кублашвили остановился, отсутствующим взглядом посмотрел на них и двинулся дальше.

Не давало покоя смутное, неопределенное предположение, но старшина отгонял его прочь.

«Ерунда, это уж я чересчур! Сменился и иди отдыхать, не ищи приключений на свою голову. Если на то пошло, вагон уже досматривали…»

Но мысли, как назойливые мухи, не отставали, снова и снова возвращались к повару.

«Отмахнуться надумал, словно заядлый бюрократ рассуждаешь! — рассердился на себя Кублашвили. — Работа от сих до сих, а дальше, выходит, хоть трава не расти? Сменился… Досматривали… А почему он сам тащит антрацит? Помощника, что ли, у него нет? Или специальное упражнение придумал, похудеть хочет? Вон какое брюхо отрастил…»

Кублашвили хорошо знал свой неукротимый характер, знал, что не успокоится, пока не освободится от терзавшего его сомнения. И он чуть ли не бегом вернулся обратно.