И здесь граница

Напрягая память, Кублашвили полузакрыл глаза. И словно расступились годы.

…С утра в тот ненастный осенний день у него болела, просто разламывалась голова. Самочувствие отвратительное.

Хотя лечиться он и не охотник, но все же пошел к врачу. Вернувшись в общежитие, выложил на тумбочку у вешалки таблетки и начал раздеваться. Ничего, через несколько минут полегчает. Вот примет лекарство, уснет, и, как заверил доктор, все придет в норму.

Резко зазвонил телефон. Придерживая шинель на одном плече, Кублашвили снял трубку.

— Слушаю вас, — вяло сказал.

— Говорит майор Дудке. Пригласите старшину Кублашвили.

— Я слушаю вас.

— Не узнаю тебя, Варлам Михайлович. Почему такой скучный голос? Захворал, что ли?

«Что-то стряслось», — предположил Кублашвили и наигранно бодро ответил:

— Нет, товарищ майор, все нормально. Это вам показалось.

— Ты сегодня, знаю, выходной, не хотелось беспокоить, но так уж складывается.

— Я нужен, товарищ майор? — спросил Кублашвили, массируя правый висок.

— Нужен — не то слово. До зарезу нужен! Середа, понимаешь, в отпуске, Самофалов, как назло, в командировке, а тут один весьма «именитый» гость изволит пожаловать. Боксер состав ведет!

Кублашвили нахмурился и потер рукой лоб. Вот это новость! Каждый приезд Боксера (так окрестили машиниста за бычью шею и пудовые кулаки), чувствовалось, был связан с преступными махинациями, контрабандой. То звонил кому-то из кабины телефона-автомата, причем весь разговор длился не больше минуты. Две-три фразы — и вешает трубку. То, вроде бы прогуливаясь, выходил на привокзальную площадь и, прислонившись спиной к газетному киоску, скучающе посматривал на суетливых пассажиров, шумно осаждавших маршрутный автобус. Но едва только все они протиснулись в «Икарус», как Боксер метнулся к машине и вскочил в нее в самый последний момент. Однако вышел он на первой же остановке и на такси умчался в противоположном направлении.

Добрых несколько месяцев о Боксере не было ни слуху ни духу, а теперь этот вот тертый калач снова заявился. И, надо думать, неспроста.

— Сейчас буду, товарищ майор! — коротко сказал Кублашзили.

— Спасибо, дорогой! Выручил.

Запив тепловатой водой из графина таблетку пирамидона с анальгином, Кублашвили, поколебавшись, проглотил еще одну — вернее будет — и вышел на улицу.

В железнодорожный отстойник он поспел вовремя. Позвякивая буферными тарелками, поезд только втягивался на запасный путь.

2

Досмотр вагонов Кублашвили поручил младшим контролерам, сам же, взяв на помощь Петрова, по крутой металлической лестнице поднялся в паровозную будку.

На своем обычном месте, за правым крылом, застыл машинист. Мускулистая рука с массивным золотым перстнем на безымянном пальце небрежно лежала на рычаге реверса, Гладко выбритое лицо было бесстрастно. Ни тревоги на нем, ни беспокойства. В зубах толстенная сигара. Желтые, цвета янтаря, глаза Боксера холодно скользнули по худощавой фигуре Кублашвили; вроде тот был неодушевленным предметом.

На угольном лотке полулежа развалился кочегар, хмурый рыжеватый детина. Глубокие складки от носа к подбородку придавали его лицу еще большую угрюмость. Двигая кадыком и громко чавкая, он уничтожал бутерброды с ветчиной. Рядом на полу стояли две пустые бутылки из-под пива.

На приветствие машинист не ответил, лишь буркнул с насмешкой:

— Шур-шур пришель делайть?

Пограничники быстро и привычно сноровисто проверили все укромные уголки. Ничего предосудительного, полный порядок. Локомотив был «чистый».

Ну и отлично. Приятно убедиться в честности людей, в том что они, как сказал когда-то Середа, приехали «без пакости». Может, Боксер в конце концов понял, что играет с огнем, и покончил с преступным своим занятием.

Правда, несколько коробит, что и машинист и кочегар столь неприветливы, но это, наконец, их личное дело. Никакими инструкциями не предусмотрено, чтобы поездная бригада любезничала с пограничниками. Другой зубы скалит, заискивает, будто бы душа нараспашку, а колупнешь, — прожженным негодяем оказывается.

Голова снова стала побаливать, Кублашвили взглянул на часы, решил уходить. В последний раз окинул взглядом паровозную будку, вдохнул ее теплый, чуть маслянистый воздух. Манометры. Привод к свистку. Блестящие водопроводные краники. Вентили. Едва припудренный угольной пылью кран песочницы. Десятки знакомых деталей и приборов. И уже сделав два шага по железному полу к выходу, он остановился. Чем объяснить, что Боксер всей грудью с облегчением вздохнул? Словно бы с плеч у него свалилась непомерная тяжесть и он про себя произнес: «Фу-у… Слава богу, пронесло!»

Чему же он столь откровенно обрадовался? Досмотр не есть что-то необычное, из ряда вон выходящее. На границах всех стран проверяются железнодорожные маршруты, и Боксеру это отлично известно.