...и зелень глаз (СИ)

Дубовая ветвь — символ их рода, и у отца на шейном платке всегда была приколота брошка в форме дубового листочка из зелёного алмаза, окружённого хризолитами. Когда-нибудь такую унаследовал бы Домард. Микае же на совершеннолетие подарили мамину алмазную брошь, окаймлённую серебром.

Но в день счастливой прогулки все мысли и разговоры о долге и наследстве ушли за вуаль грядущего. В тот день они катались верхом, смеялись, и даже серьёзный Домард выглядел необычайно расслабленным и весёлым. Он сорвал с дуба влажный лист и провёл по щеке сестры, отчего стало щекотно.

Через несколько лет после того дня Микая встретила Кристиана. Он служил оруженосцем при рыцаре и так смешно передразнивал его деловитый тон, когда рыцарь не слышал. Микая услышала и, не сдержавшись, засмеялась. Тиан заметил её и заговорил. Так они познакомились.

Отец многое дозволял Микае, но традиции Благословенной крови соблюдал. Он настороженно отнёсся к тому, что незнатный рыцарь вертелся около его дочери. А потом и вовсе посоветовал им попрощаться и больше никогда не видеться. И быть влюблённым несчастными, если бы не вмешалась мама.

Её когда-то хотели обручить с другим, но молодой Дегмонд Валдис оказался так упорен и красноречив, что семья Мелены уступила.

Кристиан был настойчив куда больше. Он подкарауливал лорда Валдиса у дверей, чтобы вырвать минуту на разговор. Когда Валдис спешил скрыться от назойливого мальчишки в карете, Тиан цеплялся за неё сзади, чтобы опять предстать перед выходящим лордом, словно так и должно быть.

В конце концов после всех усилий Кристиана, Микаи и её матери отец уступил. Домард — наследник, и ему продолжать род Валдис. Микая же могла просто обрести счастье… если Кристиан Ваэль получит потомственное дворянство.

Это должно было произойти на празднике в честь дня рождения принцессы. Все семьи Благословенной крови в полном составе собрались в своих поместьях в столице, чтобы пойти завтра во дворец как родня королевской семьи — ещё одна важная традиция.

Но огонь, кровь и пепел стёрли судьбы, события, людей. Остались лишь боль, печаль и темнота.

Скрип железной двери царапнул слух, и Микая, вздрогнув, проснулась. Запахи леса и дома исчезли, уступив смраду гниения и крови. Сквозь соломенную подстилку чувствовался холодный пол, в чьи камни въелось отчание и ужас. У стены одиноко горела лучина.

«Это камера, где держали Михаэля», — вспомнила Микая. Её нарочно заперли именно здесь. Ещё одно ухищрение канцлера, он любит пытать страхом.

Это всё он. Генрих убил Арчивальда. Такого не могла представить даже Микая. Казалось, племянник — единственный, кого Генрих не тронет, кого будет защищать, несмотря ни на что, его плоть и кровь. Нет, Генрих Уриен… Генрих Орбург выбрал защищать свою власть.

Однажды он пролил Благословенную кровь. Теперь он пролил кровь родную. И это самый большой просчёт, который допустила Микая. Смертельный просчёт.

***

Она стояла со своей обычной гордой осанкой. Наверное, услышала, как он зашёл в коридор. Её волосы заплетены в небрежную косу, платье измято, на щеке остался след от соломы.

Она королева, и Генрих мог приказать обустроить её темницу с комфортом, словно гостевую комнату, но не стал. Все должны платить за свои ошибки. Пусть благодарит, что прогнали крыс, поменяли солому и оставили глиняный кувшин с водой и ковригу белого хлеба.

Линн приходила опорожнить ночной горшок и даже принесла шерстяное одеяло. Если королева захочет что-то сказать, что-то кому-то передать, то она обратится с этим не к стражнику. Однако Линн выходила с пустыми руками. Микая ей так и не верила. Осторожность королевы достойна величайшей интриганки. Но она просчиталась, и поздно строить планы.

Арчивальд сказал всё. Стоило надавить, подзадорить, вывести на эмоции, и он выдал все планы. И удивила Генриха вовсе не причастность королевы, а участие короля. Как он мог настолько забыть про уважение, про всё, что Генрих для него сделал, начать грозить, обещать вышвырнуть, словно Генрих ему не дядя и опора, а паршивый пёс! Глупый мальчишка. Он мог иметь всё, что хотел, но сам всё испортил.

Генрих печально вздохнул. Вид остекленевших глаз племянника всё ещё мерещился ему в каждом подрагивании свечного пламени. С каким удивлением Арчивальд смотрел на меч, на кровь на своём животе и ладонях. Как поднял растерянный взгляд на дядю, прежде чем упасть ему на руки.

В последние мгновенья Арчи пытался что-то сказать, но не смог. А Генрих положил его голову себе на колени и гладил. Гладил как в детстве. Гладил, пока в зелёных глазах не погас свет жизни.

Бедный глупый Арчи. Всегда хотел внимания, хотел власти ради удовольствия. Сердился, когда не получал. Как легко им управляли. Как легко он поддавался, когда ему обещали исполнение желаний. Бедный глупый племянник.

Генрих подошёл со свечой вплотную к решётчатому окошку, но Микая не повернула головы в его сторону. Такая же неприступная и холодная, как всегда. Но оттого не менее необходимая.

— Печально видеть вас здесь, — сказал Генрих, и Микая взглянула на него.

— Хватит ваших игр. Это вы убили Арчивальда.