И жили они долго и счастливо

Но Лебедь удовлетворенно кивнула и отвернулась, будто не произошло ничего, заслуживающего ее внимания. Настя взяла мужа за руку и повела куда-то в сторону, за колонны. Василиса снова взглянула на царицу, но та уже беседовала с кем-то из гостей. Зато Гвидон очень внимательно смотрел в спину уходящего Финиста.

***

Кабинет Баюна встретил их уже будучи освещенным солнцем. Мирт на подоконнике встрепенулся, просыпаясь, когда тяжелые лапы кота, замыкавшего их группу в проходе по зеркальной тропе, глухо прошлись по полу.

Сокол с Настей шли посередине. Вид у Сокола до сих пор был малость безумный.

— И какого Горыныча это было?! — едва ли не прошипел Кощей, поворачиваясь к нему. — И где был твоя силища, когда мы сражались с Марьей?

— Это я на эмоциях, — выдохнул Финист и тяжело сглотнул, вздохнул глубоко.

Настя стиснула руку мужа, открыла рот, видимо, желая сказать, что сейчас не лучший момент устраивать допрос, но Кощей продолжил, не дав себя перебить.

— И что тебя так взволновало? — зло прищурился он, делая шаг вперед.

— Да он прямым текстом позвал Настю к себе в постель! — снова взорвался Сокол. — А потом еще и заявил, что отказа не примет, и все это при мне!

— Финист, пожалуйста! — воскликнула Настя. — Это была провокация чистой воды!

— Да понял уже! — выкрикнул Финист и со всей силы ударил кулаком по стене.

Ее промяло на сантиметр, и во все стороны брызнуло кирпичное крошево.

— Успокойся, — снова попросила Настя, на этот раз твердо и тихо. — Сделанного не воротишь. Вопрос в том, зачем ему это понадобилось и что будет дальше. Но сейчас мы здесь и мы свободны, удовлетворимся этим.

Она поймала его взгляд и удерживала до тех пор, пока его дыхание не выровнялось. Тогда Финист отвел глаза, взглянул на рассеченные об стену костяшки и направил силу в ладонь, исцеляя порезы. Подобные мелочи светлые боевые маги лечили на раз-два.

— Узнаете в ближайшее время, — вздохнул Баюн, который, что удивительно, до этого молчал и даже не стал высказываться по поводу порчи казенного имущества. Он выглядел понуро, и шерсть его словно выцвела. — Идите по домам. И если захотите попрощаться со мной перед моим уходом, приходите завтра к ужину. Может быть, вы согласитесь оказать мне честь и разделить со мной последнюю трапезу здесь.

Как все продолжилось...

триста лет назад где-то в Тридевятом

В саду при царском тереме нынче было скверно. Недавно прошел сильный дождь, дорожки развезло, влажный стылый воздух холодил нутро, гнал обратно в терем: иди, грейся у печи, чего тут бродить? Солнце все еще скрывалось за тучами, и в полумраке цвета умытых водою листвы и травы казались насыщеннее и гуще.

В такую погоду Волк не надеялся встретить здесь Софью. Пришел, потому что всегда приходил, но быстро учуял среди сырости ее запах, совсем свежий, и легко нашел в лабиринте дорожек. Она была одна, и это было невероятным везением.

— Софа! — окликнул он и приблизился едва ли не бегом.

Она обернулась, и Волк на мгновение сбился с шага. Снова беременна. Да сколько можно-то…

— Слав, — поприветствовала она безо всякого удивления.

— Ну, здравствуй, — справился он с собой. — А я недавно вернулся. Смотри, что тебе привез.

Он отцепил от пояса и протянул ей небольшой холщовый мешочек, перетянутый кожаным шнурком. Софа мешочек приняла, открыла и вытряхнула на ладонь несколько сушеных фиников. А потом без особой радости наклонила руку, давая им скатиться обратно, и снова затянула шнурок.

— Они сладкие, — уверил Волк, потом спохватился и предупредил на всякий случай, — только внутри косточка.

— Лучше бы ты мне привез той самой травки, после которой, говорят, женщины больше не рожают, — вздохнула она. — Прогуляешься со мной?

И, не дожидаясь ответа, Софа тяжело и медленно двинулась дальше, шагая вперевалочку и придерживая рукой большой живот. Выглядела она уставшей, изнуренной. Ничего не осталось от былых пышных форм, а под глазами залегли серые тени. Шестой ребенок за семь с половиной лет. Надо понимать.

Волк пошел следом.

После свадьбы Софьи с царевичем он отчего-то вдруг испытал укор совести, его мучило неясное чувство вины, и оно раздражало хуже, чем зубная боль. Пытаясь загладить его, Волк стал навещать царевну. Дарил ей книги и сладости, что привозил из своих странствий, рассказывал истории. Первые два года она радовалась, но потом ее радость сошла на нет. И несколько последних книг она даже не открыла. Взгляд у царевны — а теперь уже царицы — стал холодным и все чаще отсутствующим, и вся она, когда-то такая горячая и живая, обратилась в лед. Отстраненный и ко всему безразличный.

Софья дошла до лавочки, стоящей под рябиной, оглядела ее в поисках сухого места. Волк засуетился, провел ладонью по спилу на бревне, и его поверхность мгновенно просохла. Взглянул ей в лицо, но она на него не смотрела, опустилась на лавку, а потом и вовсе полулегла на нее и протяжно выдохнула. Большой живот на маленькой царице казался чем-то чужеродным и словно грозился вот-вот раздавить.