И жили они долго и счастливо

Мысли мелькали в голове неясными пятнами, иногда он пытался поймать хоть одну, рассмотреть, но они ускользали. Вместе с силой его покинул смысл. Для чего жить, если нет возможности чувствовать эту власть, если ты жальче букашки под ногами. Если ты снова посмешище, и любой может пнуть, и нет никакой возможности защитить себя. И если дрянное зеркало молчит в ответ на твое прикосновение, раз и навсегда отрезав путь в тот мир, что еще совсем недавно стоял перед тобой на коленях. Всегда только перед тобой…

Вся его жизнь оказалась результатом чьего-то спора, а потом и вовсе рухнула в одночасье. Так стоило ли продолжать весь этот фарс?

Возможно, он бы уже сумел определиться с планом самоубийства, если бы она так сильно не отвлекала его.

Вначале она пыталась с ним говорить. Пыталась его звать. Он выдыхал, когда дверь за ней закрывалась. Потом стала заходить только в часы приема пищи. Приносила тарелку с едой и забирала ту, что оставляла до этого. Чаще всего почти полную. Несколько раз врывалась в его комнату во внеурочный час, кричала, плакала, просила сказать хоть слово… Он отворачивался и молчал. Ждал, когда уйдет.

Он помнил, на что она похожа: на огонь в печи. Ему бы припасть, согреться, и возможно тогда стало бы легче, но он не мог, иначе бы уже не смог возненавидеть ее, а он все еще не решил, стоит ли это делать или нет.

Ему казалось, что ненависть — единственное, что еще способно наполнить его, а значит, спасти.

Он не позволял себе произносить ее имя.

Иногда ему хотелось ее убить. Это бы все сделало проще.

А порой закричать: беги отсюда.

Беги, что есть сил.

Я ведь вернул тебе жизнь, что еще ты от меня хочешь?!

Когда она приходила, он отворачивался к окну.

Он закрывал глаза.

Он искал внутри себя ответ на один единственный вопрос: почему он решил, что оно того стоило.

Но однажды она не пришла.

Кощей долго сидел у окна уже после того, как на город опустились сумерки. По вечерам перед ужином Василиса включала свет в его комнате, но на этот раз она не зашла, и никто не осветил ему комнату. Где-то в самой глубине заворочалось смутное беспокойство. Он постарался припомнить, когда в последний раз слышал какие-нибудь звуки в доме, и не смог. А ведь, кажется, кто-то приезжал сегодня, он слышал стук в калитку… А потом кто-то уезжал…

Но она ведь не могла уехать…

Кощей снова прислушался. Сейчас раздадутся шаги, и она войдет в комнату, будет что-то говорить, и можно будет снова сесть и погрузиться в пучину отчаяния. Но шаги так и не раздались. Дом хранил тишину, и эта тишина напугала его. Он встал — это простое действие теперь отнимало массу сил — и снова прислушался. Ничего. Сделал несколько неуверенных шагов в сторону выхода, разозлился на себя, рывком преодолел оставшееся расстояние и открыл дверь. Позволил себе отдышаться. Темнота коридора взглянула на него с немым укором. Нигде не горел свет.

Что за черт?

Кощей зашел в комнату к Василисе, но та была пуста. Пуст был и его кабинет. Тогда, цепляясь за перила, он спустился на первый этаж. Там тоже было темно и тихо.

Чувствуя, как нарастает страх, он заглянул в кухню. Пусто. Повернулся в сторону гостиной и сквозь открытые двери увидел ее. Сердце замерло на мгновение, а потом зашлось в исступлении — на улице горел фонарь, его свет освещал комнату, и его было достаточно, чтобы увидеть, что она лежит на диване, закрыв глаза, плед сполз вниз, кисть неудачно вывернута, русая коса растрепалась, будто не переплела с утра. Так быстро, как только мог, он дошел до нее и сел рядом с ней на колени. Присмотрелся.

И увидел, как вздымается грудь. Судорожно выдохнул от облегчения: на мгновение показалось — снова мертва.

Аккуратно развернул ее руку, подержал в ладони, убеждаясь, что она теплая, положил на диван.

Вокруг все еще было темно и тихо.

И он вдруг понял.

Василиса закрыла глаза, и стало темно. Она уснула, и стало тихо.

Он вспомнил.

Ученицу Яги. Девчонку с длинной косой, так смешно смущавшуюся в его присутствии. И ее слова о том, что она будет верна мужу. Как же они разозлили его — эти слова. Она собиралась держать клятву перед тем, кого отец навязал бы ей насильно, так почему Марья, пришедшая к нему по доброй воле, так легко предала его?

Девушку у себя в подземельях. Его бесило ее нежелание уступить.

И ту, что ждала мужа в его замке, прячась у него на конюшнях. Несколько раз после их ухода он просил зеркало показать ее, но однажды увидел беременной и перестал смотреть.

Вязкие холодные дни, тянущиеся бесконечной чередой до ее появления в этом доме.

Их первая встреча в Конторе, и ужас в ее глазах.

А потом…

Тепло ее ладони.

И тепло в груди, которое через несколько лет стало разливаться по венам от одной ее улыбки.

Как пообещал никогда ничего не делать против ее воли.

А потом захотел ее себе и не смог совладать с этим желанием.

Их первый и второй поцелуи, ее красные щеки и сумасшедшие глаза.

«А можно еще раз?»

Их разговоры по ночам.

Ее браслеты на его руках.

Тепло от ее объятий.

И как счастлив он был наконец услышать от нее «не хочу».

Синие-синие глаза…

Как целовала мимоходом в волосы.

Ее бесконечные сборы по утрам…