И жизнью, и смертью

Петербург ошеломил его своей строгой красотой, архитектурными ансамблями Росси и Кваренги, Растрелли и Воронихина. От Николаевского вокзала Гриша пошел пешком по Невскому, потом долго стоял на площади Исаакиевского собора, у вздыбленного Фальконетом коня, прогулялся по набережной Невы. Река в тот ненастный день текла свинцово тяжело, белея барашками пены, — ветер, сильный и порывистый, дул с моря. Плескались у гранитного парапета сизые валы. Гриша подумал, что, если ветер не утихнет два-три дня, случится наводнение вроде описанного Пушкиным: «…гробы с размытого кладбища плывут по улицам…»

На той стороне Невы, с трудом различимое сквозь серый туман, виднелось здание университета. И, едва увидев его, Гриша заторопился к мосту, за которым вонзались в облачное небо ростральные колонны. Ниже по течению Невы смутно вырисовывались в тумане силуэты кораблей.

Университет шумел тысячами голосов, и Гришу поразило обилие в студенческой толпе рабочих — мятые картузы, заношенные, засаленные пиджаки, темные и худые лица.

Никого ни о чем не спрашивая, он прошел вдоль стены университета, затем, увлекаемый толпой, оказался внутри здания, в огромном актовом зале.

Актовый зал был полон. Женщин в Петербургский университет не принимали — их принимали только в Харьковский и Варшавский, но здесь в толпе мелькало много девичьих лиц. В ту осень совет профессоров отклонил заявления 194 абитуриенток, и они теперь обивали пороги университета, надеясь на отмену решения.

Когда Гриша протиснулся в зал, на кафедру стремительно поднимался белокурый стройный студент.

— Господа! — крикнул он, поднимая руку со смятым газетным листом.

Гудевший и звеневший молодыми голосами зал постепенно затих.

— Кто это? — спросил Гриша стоявшего рядом с ним смуглого, черноволосого студента.

— Бервиль. С юридического.

Потрясая газетным листом, Бервиль крикнул еще раз:

— Господа!

— Слушайте! Слушайте!

— Нам с вами, господа, с кафедр университета много лет читают лекции об истории и догмах римского и русского права, читают энциклопедию права. Профессора Гримм и Дерюжинский, Пергамент и Петражицкий произносят громкие слова о праве, а никакого права в России нет! Нет, кроме права безнаказанно убивать ни в чем не повинных людей, права, предоставленного палачам в полицейских и жандармских мундирах.

— Правильно, Сергей! — кричали в зале.

Оттолкнув Бервиля, на кафедру выскочил студент с маленькой темной бородкой.

— Господа! Товарищи! — срывающимся голосом крикнул он. — Только что рядом с университетом, в Тучковом переулке, городовые и дворники зверски избили трех студентов с физико-математического! Предлагаю бастовать в знак протеста! Бастовать, товарищи!

Опять зал гудел тысячами голосов, только небольшая кучка, толпившаяся у одного из окон, враждебно и выразительно молчала.

Оглянувшись, Гриша едва не вскрикнул от удивления: в центре этой кучки мелькнуло бледное, обрамленное черной курчавой бородкой лицо Женкена, наискось пересеченное черной повязкой, скрывавшей выбитый глаз. Так вот где им довелось встретиться!

— Черная сотня истязает наших товарищей, — продолжал студент, — а архимандрит Арсений отправляется к патриарху Иерусалимскому просить благословения Союзу русского народа! Неужели мы будем молчать, когда новый устав превращает университет в тюрьму?

Тревожно поглядывая на распахнутые двери актового зала, проходили по коридорам профессора: вот-вот должен был начаться внеочередной профессорский совет. Важно и солидно прошествовал аккуратнейший Бодуэн де Куртене с историко-философского; просеменил, поблескивая золотой оправой очков, миниатюрный Мен-Си-Шоу; не уступая никому дороги, прошелестел шелковой рясой, неподвижно глядя перед собой, протоиерей Рождественский.

А с кафедры актового зала снова звучал голос Бервиля:

— Теперь несколько слов о наших студенческих черносотенцах… Они направили на высочайшее имя телеграмму о том, что Студенческий отдел Союза русского народа сделает все от него зависящее для наведения в университете порядка… Сегодня стало известно, что на телеграмме, подписанной Женкеном и его соратниками, монаршей рукой начертано: «Искренне тронут и благодарен». А какого порядка хочет добиться для университета Студенческий отдел так называемого Союза русского народа, это, надеюсь, пояснений не требует. Предлагаю сходке потребовать от Женкена и его молодчиков покинуть зал, если они не желают быть выкинутыми силой. Принято?

— Гони в шею! — крикнул кто-то впереди Гриши.

— Вон! Во-о-он!

Женкену и его друзьям ничего не оставалось, как удалиться. Они ушли сквозь враждебно расступавшуюся толпу.

И опять Гриша посмотрел на Женкена — тот уходил, оглядываясь на шумящий зал и улыбаясь злой и самоуверенной улыбкой.

Потом на кафедру взбежал длиннорукий рабочий с всклокоченной бородкой.