Свет мой поздний – моя проходная,дай уснуть на твоей раскладушке,где горячей щекой припадаю,пропадаю в горячей подушке,где за дверью, запарившись к ночи,спит убитый работой рабочий,а напротив, скучая без денег,спит убитый бездельем бездельник.В малом мире, подверженном буре,в тесной кухне, где слухи да вздохи,постигаю на собственной шкуренеустрой коммунальной эпохи:есть друзья, а в душе недоволен,одиночеством, может быть, болен;есть враги, а в душе наболело,может быть, и вражда надоела.И однажды наступит расплата,и тогда, как куска побирухе,станет совестно доброго взглядаодинокой и бедной старухи,и увижу, что нету богатства,кроме нашего бедного братства,нету платы иной, кроме хлеба,нету правды другой, кроме Неба!1964
Два стихотворения
I…А в эти дни горели за Посадомболота, и стояла мгла в Москве,и скрип травы, желтевшей самосадом,был жесток при неслышимой листве.А со степей казахских и каспийскихшел зной – и было небо как в огне.Душа болела о родных и близких,о матери я думал, о жене.Нет, не любовью, видно, а бедоювыстрадываем мы свое родство,а уж потом любовью, но другою,не сознающей края своего.Да что об этом! Жизнью и корнямимы так срослись со всем, что есть кругом,что кажется, и почва под ногами –мы сами, только в образе другом.Я вижу те места… Теперь там пусто.Поселок брошен, а погост сгорел.Могил не стало, и такое чувство,как будто я вдвойне осиротел.И где моя судьба в судьбе народной,и что со мною станется и с ней –не разберешь: так едок дым болотный!Земля горит на родине моей…1972IIА злоколючий пух чертополохакружился над разрытым пустырем,где в котловане новая эпохавбивала рельсы под высотный дом.И ухал молот по стальной опоре,а в стороне, когда молчал металл,за насыпью, как за окопом в поле,контуженый кузнечик стрекотал.И я вовек не чувствовал так жгуче,как горяча непавшая роса,как тяжела непролитая туча,на чем стоят железные леса.Ну что еще, какую тяжесть надоперетерпеть в судьбу и ремесло,чтоб всё – от инженерного снарядадо Божьей твари – смыслом проросло?1972