Я?

Наверное, я в конце концов тоже заснул, теперь в купе светло, снаружи еще спит холмистая местность в голубоватой дымке, моя рука лежит на чем-то мягком, это Нерон, наверное, ночью он спрыгнул с лавки напротив, что его вдруг так потянуло ко мне, неужели он перестал меня ненавидеть. “Нерон”, — зову я совсем тихо, еще в полусне, его морда лежит у меня на колене, хвост виляет, он смотрит на меня грустно и вопросительно, его теплый язык лижет мне руки. Я растроганно глажу его шерсть, сейчас я почти счастлив, этот пес снова любит меня, почему он теперь меня любит, а прежде ненавидел, я опять закрываю глаза, сплю глубоко и крепко.

Мы скоро приедем, я помогаю девушке достать чемодан из сетки, теперь она выглядит ужасно и серо, мужчина надевает обувь на серые носки, поезд останавливается, мы на вокзале. Я выхожу за ограждение, иду вверх по Кайзерштрассе к Россмаркту, пес жмется ко мне, словно боится чего-то, я сворачиваю направо в узкие переулки, у меня такое чувство, будто меня что-то влечет, я иду вслепую, мне все кажется знакомым и в то же время бесконечно чужим, и вообще-то я совсем не хочу сюда, мне надо быть совсем в другом месте, она лежит на диване и спит, прежде чем она проснется, я уже вернусь, я буду с ней.

Вот я стою перед старинной церковью, хожу кругами, у этих домов я уже был, когда-то, может, я возвращаюсь к вокзалу, ведь нет никакого смысла бродить по этим узким переулкам, пес тоже выглядит уставшим, он идет все медленнее и наконец отстает, вертит головой во все стороны, на углу сидит бабуля и ест на солнышке свой скудный завтрак, пес останавливается, виляет хвостом, старушка просияла, маленькие старые ручки гладят и похлопывают по бурой шерсти, она жует, с трудом отрывает кусок своего хлеба и протягивает ему, он жадно проглатывает и ложится перед ее прилавочком, кладет голову на лапы, бабка наклоняется к нему, такое впечатление, что они общаются, я зову его свистом, он лежит как ни в чем не бывало, придется вернуться за ним, на лотке разложены мыло, сигареты, разноцветные склянки, я покупаю у старушки несколько сигарет, она делает книксен, хихикает и предлагает: “Для такой красивой собаки, может, ошейник, зеленый или коричневый”. Я беру их тоже, оба, расплачиваюсь, Нерон неохотно встает, потягивается на солнце, странствие начинается заново, теперь я на торговой улице Цайль, подходят первые покупатели, я захожу в несколько лавок, рассматриваю товары и выхожу, в который раз поворачиваю направо, в маленьком переулке булочная, вхожу, звенит колокольчик на двери, звенит серебристо и звонко и не хочет затихать, в корзине свежие булочки, на гладком белом фарфоре пироги и торты. Я перегибаюсь через прилавок, беру одну булку и разламываю ее.

— У нас не разрешено самообслуживание, — говорит низенький кудрявый продавец с важными вскинутыми бровями.

— Сперва сними фартук, когда выходишь к прилавку, — отвечаю я, — а булочки-то опять клеклые.

Парень на миг остолбенел, смутился, покраснел, наконец опять вошел в роль и упрямо повторяет:

— Это запрещено, хозяин запрещает самостоятельно брать товар через прилавок.

Я успокоен, не могу сдержать улыбки, вежливо прошу кусок пирога, говорю, что он удался, вкусный, и спрашиваю:

— Твой нынешний хозяин добр к тебе? Многое поменял?

Парень разговорился: нет, мастер оставил все как было, только хочет сделать еще пристройку сзади, может, в будущем году, но вообще-то он скупой, прежний хозяин был куда щедрее и жалованье больше платил, только уж больно честолюбивый и вспыльчивый был, ух, бывало…

— Но ты его любил?

Очень любил, а ведь уже год прошел, как его не стало, знал ли я его? Нет-нет, ну да ладно, сколько за пирог?

Я расплачиваюсь, даю ему втрое больше, он удивленно смотрит на меня, а я уже снаружи, опять на улице, закрываю глаза, чувствую, будто кто-то зовет меня по имени, иду с закрытыми глазами, стало прохладнее: я зашел в тень, стою в какой-то подворотне, слева вьется старинная деревянная лестница, свистом зову собаку, не приходит, возвращаюсь на улицу, пес опять разлегся на солнце, зову его по имени, он упирается, с места не сдвинешь, ударить его, что ли, зачем, он хочет побыть на солнце, так пусть остается на солнце, я опять иду в тень, поднимаюсь по скрипучей лестнице, такое чувство, будто на душе у меня лежит тяжелое черное полотно, я едва могу дышать, во мне безмерный страх, больше не могу сделать ни шагу вперед, неподвижно стою в темноте, передо мной высится деревянная дверь, она не заперта, только прикрыта, я не решаюсь постучать, меня словно парализовало, наконец прикладываю к двери ухо, там что-то происходит, что-то важное, я должен поспешить, но у меня нет сил, я слышу стоны и шумное дыхание, перемежаемые тихим плачем, низкий мужской голос говорит серьезно и деловито, слышу плеск воды, потом ничего, кроме стонов, я хочу отойти, я же не вор, развернуться, убежать, тут дверь открывается наружу, выходит мужчина, с маленьким чемоданчиком, поправляет очки и вполголоса говорит в комнату: