Я?

— Ну и катись, катись, ты мне больше не нужен, ты уже давно мне не нужен, иди кайся к своей милой Греточке или найди какую-нибудь бабенку попроще, вот твоя благодарность за всю мою любовь, теперь я все про тебя поняла, и с меня хватит, если бы только мой муж был жив, уж он сказал бы тебе правду в лицо, оскорбляешь беззащитную женщину, бедный мой муж, ты убил его, Боргесу это известно, если бы ты тогда не уехал со мной, когда у него случился аппендицит, ты бы его прооперировал, он бы сейчас был жив, ты подло предал свой врачебный долг, ты прекрасно это понимаешь, я тут не виновата, тебе ни к чему было ехать за мной, милый мой муж, милый мой муж!

Я гляжу на нее как на привидение, кровь отхлынула от щек, тело начинает дрожать, я едва держусь на ногах, она замечает эти перемены, на ее лице отражается мрачный триумф, ее ярость, ее ненависть теперь не знают пределов:

— Да, тебе страшно, я отрекаюсь от тебя, и в этом деле с присягой вчера тоже так было, Боргес сказал, Боргес — человек чести, он умеет обращаться с женщинами, если он что-то говорит, значит, так оно и есть, он гораздо лучше тебя, он разбирается в женщинах, он нежен и тактичен, и он любит меня, он уже давно любит меня, он сам мне признался, ну а ты, ты, изволь удалиться, вместе со своей псиной… я так долго тебя ждала, а ты, ты… Я ненавижу тебя, ты за это поплатишься!

Я оглушен, ничего больше не слышу, неужели это та самая женщина, тот же человек? Где же красота, образование, элегантность, преданность, любовь? Все это лишь видимость, обман, что я здесь делаю, прочь.

Я больше не оглядываюсь, пусть будет так, она мерзкая и подлая, прохожу через гостиную, на столике все еще стоит нетронутый чай, бульотка парит, надо бы погасить огонь, вот чай, и его никто не пьет, его придется вылить, вообще-то очень смешно, все это смешно, не ожидал такого от Нерона, как ему это в голову взбрело, он как человек, ходит как я, мы поднимаемся в какую-то квартиру, а потом выходим на улицу, человек все время поднимается и спускается по лестницам, а между лестницами идет по улице, так уже было однажды, где-то стоит у окна человек и зовет, все время зовет, и кто-то заходит с улицы, я захожу и поднимаюсь по лестнице, лестницы все время разные: широкие, светлые и радостные или узкие, тесные и мрачные, ведущие к нищете и смерти.

За мной захлопывается дверь подъезда, что-то произошло, что-то улажено, это тоже был долг, сейчас я наконец действительно исполнил свой долг, а вообще, а вообще нет? она ненавидит меня, угрожает, что она может сделать, она как клоп, хочет укусить, раздавишь ее — и вылезет желчь.

Еще и лилии у нее остались, я их совсем не для нее покупал, сломала одну, казалось, будто они в крови, пусть он поостережется, пусть они все поостерегутся, надо было купить белые, лилии должны быть белые, это похоронные цветы.

Я крайне подавлен, все напряжение прошло, теперь я свободен, но я опустошен, что толку от одной свободы, нужно заставить ее расцвести, освобождение еще не счастье, надо было пойти за той девушкой, тогда бы я знал дорогу к ней, мог бы ее проводить и помочь и помогать дальше… я знал бы дорогу.

А так я брожу теперь по улицам, разве не было у меня цели, разве не было уже все хорошо, включен в ряды живых, да, я хочу домой, сколько ты ждала, четыре дня смотрела в окно и все ждала, в конце концов отодвинула стул и не плакала, нет, ни слезинки. Ох, я так переполнен тоской, у матери есть ребенок, включен в ряды живых, потом мать умирает, а ее голос ищет и зовет, ищет и зовет… пока ее не найдут.

Уже темно, на улице сумерки, из домов, из контор, из магазинов устремляются люди, зажигаются первые фонари, они еще маленькие, желтые и круглые, словно для себя, весь свет исходит снизу, от серебряного асфальта, наверху дома в серо-фиолетовой тени, мне кажется, будто я иду по открытому тоннелю, воздух теплый, воздух усталый, люди идут словно ссутулившись, вот я на Потсдамер-плац, меняются сигнальные таблички, людской поток останавливается и течет дальше, я иду в толпе, через площадь, вот я на вокзале, иду к стойке, держу в руке билет, поднимаюсь по широкой лестнице, здесь много людей, они несут в чемоданах свое имущество, на лицах возбуждение, я иду один, я один, сам по себе, как под тяжелым колоколом, у ограждения люди столпились в темную кучку, барьер падает, толпа сбивается и просачивается через узкое горлышко, они ругаются, смеются, теперь они свободны, бегут с чемоданами, с коробками и тростями, тащат груз и все равно будто вприпрыжку по перрону, я медленно иду между ними, стою у вагона, отчужденно смотрю на них, как они неловко, полубоком, протискивают себя и багаж в вагон, я тоже медленно вхожу, внутри тоже беготня, спешка, столкновения в узком проходе, наконец-то, наконец-то нашли купе, нашли место, кладут багаж на сетку наверху, опускают окно, ведь нужно впустить воздух после всего этого, а внутри он как будто стоит, спертый, душный и словно запылен тысячелетиями.