Читаем Я — «Берёза», как слышите меня?.. полностью

Я — «Берёза», как слышите меня?..

… Когда после штурмовки мы выскочили на море, внизу под нами, будто гигантские грибы, плавали белые купола — парашюты сбитых летчиков. У меня остались еще две несброшенные бомбы, но позади висели «мессеры», готовые расправиться и с нашей парой. Вдруг прямо под носом самолета замечаю груженую баржу — соблазн очень велик. Дотянула я тогда штурмовик на цель, рванула рычаг аварийного сброса бомб — самолет вздрогнул, закачался и на какое-то время стал неуправляемым. А я слежу за баржей: как она там себя чувствует? «Ага, все путем!» — как бы сказала сейчас моя внучка. Баржа накренилась и пошла в морскую пучину. Но вдруг сомнение, словно булавкой, кольнуло в сердце: чья же баржа?.. Опознавательных-то знаков на ней я не видела. Отходила она, правда от занятой врагом Керчи, но чем черт не шутит?!

При докладе командиру полка о боевом вылете, о потопленной барже я — ни слова…

Тайна, однако, была уже явью: мой ведущий и наши истребители еще до посадки донесли по радио о гибели немецкого транспорта. И вот на мою гимнастерку рядом с орденом Красного Знамени комдив генерал Гетьман привинтил большую серебряную медаль «За отвагу».

Комдив 230

Наш командир дивизии Семен Григорьевич Гетьман воевал в финскую войну, командуя полком легких бомбардировщиков «Р-зет». Перед Великой Отечественной войной Гетьман получил приказ срочно передать устаревшие «Р-зет» в другой полк, а ему с летчиками ехать переучиваться на совершенно секретный самолет-штурмовик, зашифрованный индексом «Н».

Штурмовик был одноместным, а для переучивания требуется учебно-тренировочный самолет того же типа, но со второй кабиной для инструктора и с двойным управлением — спарка. Такого самолета в помине не было. Тогда Гетьман с инженером дивизии раздобыли спарку самолета Су-2 и стали на нем вывозить летчиков. На планировании инструктор специально разгонял скорость, чтобы отработать скоростные посадки, как на штурмовике. Когда Су-2 летал, летчики смеялись и спрашивали: почему это на аэродроме блинами пахнет? Дело в том, что масляный бачок на моторе Су-2 (единственный, пожалуй, из всех авиационных моторов) заливался касторовым маслом. Так, с запахом блинов, пилоты и обучались летать сначала на Су-2, а потом и на самолете Ил-2, у которого будет удивительно славная боевая судьба.

4-й штурмовой авиационный полк под командованием Гетьмана одним из первых начал боевую работу на Ил-2. Как воевал полк, можно судить уже по тому, что Семену Григорьевичу Гетьману звание Героя Советского Союза было присвоено еще в октябре 1941 года. А тридцать два летчика и техника были тогда же награждены боевыми орденами.

В последствии 4-й штурмовой авиаполк стал 7-м гвардейским. Гетьмана назначили командиром 230-й штурмовой авиационной дивизии, присвоили звание генерал-майора.

Вот такой — боевой из боевых — был наш комдив. Под стать ему оказался и начальник политического отдела авиационной дивизии полковник Тупанов. Излюбленное изречение начальника политотдела мы знали все: «Хочешь, чтобы летчики тебя уважали, — иди не рядом с ними, а вместе».

Полковник Тупанов пришел в дивизию в 1942 году. О нем заговорили сразу же: простой, душевный, строгий, как отец. Он изо дня в день активно вникал в жизнь дивизии не по сводкам, а как бы жил вместе с нами от боя до боя.

В нашей дивизии тогда было шесть полков — пять штурмовых и один истребительный. И стояли они, как правило, каждый на своем аэродроме, разделенные друг от друга километрами. Начальник политотдела успевал побывать почти в каждом полку перед боевым вылетом. Мы его видели то на старте, то на командном пункте, то на стоянках самолетов — и везде он был нужен людям. То проведет политинформацию, то собрание, то организует беседу, поможет выпустить боевой листок о летчиках, отличившихся в бою.

Меня наш начальник политотдела называл своей крестницей. Видимо, потому, что именно он взял меня из УТАПа в боевой 805-й штурмовой авиаполк. Бывало, просто подойдет, спросит: «Что новенького из дома пишут?» — и на душе вроде легче станет от доброго человеческого участия.

А письмо я получила, правда, не из дома, а от очень родного мне человека. От племянника Юрки. Его из Москвы эвакуировали в Саратовскую область, село Норки. Он написал, что живет в детском доме, что все хорошо, только вот очень тоненькие ломтики хлеба выдают на завтрак, а в обед очень жидкий суп, картошечки маловато. Далее Юрка сообщал, что если я немедленно не заберу его на фронт, то он убежит сам, «Это мое последнее слово!..» — заявлял племянник.

Впоследствии Юрка действительно убежал. «Зайцем» в товарных поездах, в ящиках для угля он катил на фронт. Уже под Москвой его обнаружили железнодорожники и больного, грязного, исхудавшего, привели к матери на Арбат, в дом № 35.