Я больше не бельгийская принцесса

Так или иначе, обещание поехать было у меня в кармане и остаток недели я провела в ожидании субботы. На работе я то и дело напоминала Наташе о предстоящей поездке. «Ты помнишь, что у нас планы на субботу» или «А что ты наденешь в театр?» Наташа отвечала мне, но бесконечные разговоры о Полунине явно ее нервировали. И в конце концов я поняла, что перегибаю. Мне самой-то было понятно, отчего так волнительны мне мысли о предстоящем спектакле – ни разу за год жизни в Бельгии мы с Франсуа не посетили ни одного театра, да и вообще все наши развлечения сводились к ужинам у Стафана. У Наташи же все вечера были расписаны: два раза в неделю она ходила на спорт, с Кристофом они не пропускали ни одной киноновинки, плюс, ужины с подружками и родителями жениха, походы к парикмахеру и косметологу, занятия верховой ездой, игра в теннис и курсы флористов. Всего этого я была лишена, оттого и ждала так неистово субботней поездки, проводя однообразные вечера у себя в деревне. Нет, я тоже ходила на языковые курсы, но, к счастью, лишь раз в неделю. И да, по пятницам, я открывала галерею на Гранд Пляс, ту, что принадлежала одному именитому скульптору из Москвы, и сидела там. Кстати, для разнообразия, было довольно неплохо. Я ехала в галерею к двенадцати. Выходила из метро и шла по самому центру города, заглядывая в витрины магазинов, иногда позволяла себе выпить капучинно в старбаксе. В самой галерее было тихо, пахло красками и сыростью – запахи эти были мне знакомы – так пахло у Олега в мастерской, и от того мне нравилось проводить в здесь время. Правда, никто никогда не заходил ко мне. Очень редко, может, раз пять за весь год, что я работала в галерее, дверь открывалась и какой-нибудь случайный турист просовывал в нее свой нос. Обычно он удивленно смотрел на меня, потому что стол, за которым я сидела, стоял прямо по центру, у самого входа, интересовался, что это за помещение. Действительно, сразу и не понять: света внутри было мало, скульптуры мастера стояли по стенам, не освещенные дополнительно, так что разглядеть их с порога было невозможно, да и вывески, говорящей, что это галерея, снаружи тоже не было. Конечно, таких случайных посетителей я могла бы приглашать, могла бы рассказывать о работах, могла бы кофе поить в конце концов, как это обычно делают в галереях, когда цель – продавать работы. Только вот мне сразу дали понять, что ничего никто продавать не собирается, так что я просто должна раз в неделю присутствовать в галерее, на случай, если придет проверка. Видно, что-то скульптор намудрил с этим помещением, поэтому и должен был проводить ее как галерею, поэтому и свез в нее ненужный хлам в виде своих скульптур. В общем, когда кто-то заглядывал ко мне, я просто здоровалась и улыбалась, но ничего никому не рассказывала. Раз им не нужно ничего развивать, продвигать, раз все это – блеф, так зачем же я буду тратить себя на ненужные разговоры. В галерее московского скульптора по пятницам я читала книжки, писала рассказы, болтала по скайпу с подружками из России. Отдыхала от Франсуа и деревни. Снаружи доносились звуки площади, самой красивой площади Европы. И зимой и летом здесь было полно туристов, пахло горячими шоколадными гофрами. Здесь было самое сердце Брюсселя, и мне было приятно, что я нахожусь в нем раз в неделю, никому неизвестная, одинокая, в темной галерее, о существовании которой никто не знает. Мне было странно, грустно, но приятно. Это галерея стала моей тайной пещерой, моим убежищем.

Иногда ко мне сюда заглядывала мадам Пушкин. Жена единственного последнего прямого потомка Пушкина, через которую я и получила эту странную работу. Маленькая немолодая женщина тоже была потомком русского поэта, но не прямым. А вот ее супруг – кудрявый пухлый старичок – тот был прямой – по мужской линии. В общем, они оба имели отношение к Александру Сергеевичу и приходились друг другу родственниками. Вероятно, поэтому у четы Пушкиных и не было детей, и поэтому прямой потомок поэта считался мало того, что прямым, но еще и последним.

Мадам Пушкин заглядывала обычно ненадолго, проверяла, как я справляюсь с работой смотрителя, передавала мне мои сто евро за труды. Иногда пила со мной кофе, но никогда ни о чем не говорила. Даже странно, только о погоде. Вот такой классический вариант аристократических манер. Впрочем, я была этому рада, потому что, о чем говорить со старушкой тоже не знала, разве что о Пушкине.

– Да, завтра пойдем на Полунина! Надеюсь, не обломаемся! – я разговаривала с подругой Олей по скайпу.

– Круто! Мы ходили в том году в БДТ на него, действительно, здорово, но только в партере нужно сидеть, на балконе – не то ощущение.

– У нас билеты во второй ряд партера, так что, думаю, все увидим.

– Ну а как вообще дела? Как Франсуа? – Оля вопросительно смотрела на меня с экрана компьютера. Я рассказала ей, весьма опрометчиво, что не все у нас гладко, и теперь она при каждом удобном случае пыталась вытянуть из меня информацию.