Я больше не бельгийская принцесса

Я ехала на своем рено-твинго по трассе, курила в окно и была счастлива. Злилась еще, конечно, но счастье от состояния свободы от Франсуа хотя бы на этот день, было сильнее любой злости. Мимо проносились машины, меня то и дело кто-то обгонял, признаться, моя сиреневая двухдверная крошка, почему-то напоминающая мне папин запорожец из моего детства, выжимала максимум 90. Но мне казалось, мчусь я со скоростью ветра. Я еще не доехала до Намюра, а в сумке моей пропищала смс-ка. Я кое-как достала телефон и с большим трудом разглядела текст – экран отсвечивал и бликовал на солнце. «Tres bien Dacha! Bravo – писал Франсуа – Домой можешь не возвращаться».

Вот и отлично. Повеселюсь на славу!

Я нашла Наташу и ее жениха в брасрии в центре города. Мы выпили по бокальчику и перекусили. Потом часа полтора бродили по узеньким улицам старого города, поднимались на гору и фотографировались, а еще смеялись. Да, мы много смеялись в тот день. А потом был самый удивительный в моей бельгийской жизни вечер с Полуниным. Два часа чуда и волшебства, когда мурашки по коже и слезы в глазах. А потом мы гуськом ехали обратно в Брюссель, и жених Наташи плелся на своем ВМW за мной, сдерживая лошадей, все те же 90 километров. А потом мы решили поужинать в центре Брюсселя, долго выбирали место и остановились на греческой таверне. Было вкусно и весело. А потом мы все никак не могли разойтись и переместились на бокальчик в какой-то бар, а потом еще пили кофе, чтобы протрезветь и настроиться на дорогу домой. Франсуа мне ни разу не звонил, а я, признаться, и вовсе забыла о его существовании. А что? Он же сам написал мне, чтобы я не приходила домой, вот я и не торопилась.

Часа в три ночи, впрочем, к дому я-таки подъехала, вышла из машины и в нерешительности остановилась. Меня будто окатили холодной водой, я застыла в оцепенении и страхе, понимая, что меня может ждать дома… Я очень хорошо помнила, каким может быть мой муж в гневе. Нет, с тех пор, как Франсуа искупал меня в пруду и выбил зуб, он ни разу не поднимал на меня руку, мы вообще не вспоминали тот случай, будто его и не было вовсе. Но страх, поселившийся во мне в тот злосчастный вечер, то и дело подавал голос, а сейчас и вовсе орал где-то из глубины подсознания. «Не заходи в дом! Уходи! Это опасно! – проносилось в голове, но тут же, словно кто-то другой отвечал этой испуганной девочке внутри меня, – что за глупости, он ничего тебе не сделает, он не имеет права, ты ни в чем не виновата!» И я медленно приближалась к входной двери. Открыть ее я, впрочем, не успела. Дверь резко открылась сама, а на пороге появился Франсуа. Одним рывком он втащил меня в дом и тут же залепил такую пощечину наотмашь, что я отлетела, врезалась в комод, что стоял у двери, и упала на пол, а сверху, с комода, на меня упала ваза. Ужас сменился болью, в голове, а последнее, что я помню звон разлетающихся по каменному полу прихожей осколков. Потом все. Темнота.

****

Очнулась я в кровати. В одежде. В спальне было темно – плотные занавески не пропускали утренний свет. Электронные часы показывали 8.47. Франсуа рядом не было. Я потрогала лоб, по которому по касательной вчера пролетела ваза, – шишка внушительных размеров разносила по всей голове пульсирующую боль. Я с трудом повернулась на другой бок и попробовала еще уснуть. Не получилось. В 9.34 я заставила себя встать. В доме не было слышно ни звука. На цыпочках я прокралась в ванную.

«Да, красиво…» – протянула я в полный голос, глядя на свое отражение в зеркале. Шишка оказалась здоровой и ярко-синей. Такая, настоящая гематома. Вглядываясь в свое отражение, я заплакала. Ну, за что же мне все это? И как теперь со всем этим быть?

Удивительно, но я не испытывала зла на мужа. Скорее, наоборот, мне было страшно, что он не простит меня, что снова будет злиться. Я чувствовала себя виноватой. И мне уже казалось, что можно было и не ходить на Полунина, раз Франсуа просил меня остаться дома, и что уж, конечно, нельзя было вот так вот на целый день бросать его одного, не звонить столько часов, не ответить на смс. Надо было сразу после спектакля ехать домой, а не ужинать с Наташей.

Самобичевание длилось довольно долго. Я уже плакала навзрыд, сидя на полу в ванной комнате, облокотившись на унитаз, и мечтала только о том, чтобы Франсуа простил меня, обнял, прижал к себе и пожалел.