Я буду брать Тулоны в одиночку. Стихи не то корсиканца, не то новосибирца

За елями были проспекты и трассы,

там расстилался мир преступлений,

снежинки на камень ложились красным,

горели свечи на ступенях.

Но пророчил, смеялся библейский пленник.

«Мене, текел», – горящие знаки.

Горели свечи на ступенях,

свечи на фоне великого факела.

И голос в горле сломлен и сгорблен,

и пульсу становится тесно в вене.

Горели свечи борьбы и скорби,

горели свечи на ступенях.

Пальцами в небо росли небоскрёбы,

в шею ветер колючий вонзал клыки,

слёзный комок поднимался до нёба.

Нет больше ладоней —

– лишь кулаки.

***

А небо, оно безразлично,

плывёт молоко облаков,

снег под спиною скрипит по-птичьи,

и легко, так легко, так легко.

Небо как будто икона сонно,

лежбище спящих туч.

Суетливо летит поперёк ворона,

ищет от неба ключ.

Приземляйся, ворона, ложись на землю,

оставь полотно самолётным мазкам,

ложись на землю и небу внемли,

чтоб хоть какой-нибудь смысл отыскать.

Один на покрытом льдом берегу,

Океаны мелеют до мелочей,

С ними и я, младенец в снегу,

шёпотом – небу: «Чей я, чей?»

Сэнсэй

Затерянный в Гималаях ништятского мира,

стоит монастырь, считай, второй Шао-Линь.

Знай, там не учат, как поклоняться кумирам,

читать молитвы и произносить «аминь».

«Кокнуть, не париться», – главная там скрижаль,

и потому к порогу приходит много адептов.

С пяток лет назад я, счастливый, туда прибежал,

чтобы для жизни своей соискать каких-то рецептов.

Помню ещё при входе экзаменовку —

спорили, кто больше знает всяких великих.

Я назвал Стилихона, ты не знал и ответил: «Ловко!»,

я ещё долго хвастался, мол, восьмиклассника сбил с панталыку.

Дружбе, надеюсь,

начало было положено,

а вместе с ней начались и мои уроки:

ты учил, как мирить словами противо-положное,

ты учил, как искать, как искать не по следу ложному.

Ты меня извини, ученик я совсем недалёкий.

Я хочу быть причастен к каждой песчинке космоса,

хочу приютить, приласкать метеора-скитальца,

хочу знать разгадки всех в мире фокусов,

и поэтому знаю секрет одного – с «оторванным» пальцем.

Я мир продолжаю делить на «красных» и «белых»,

джедаев и ситхов,

и сторону принимаю, и за неё топлю.

И как-то молюсь, хоть, конечно, не верю в молитвы,

и всё – до крайности, всё возвожу в абсолют.

Не надо уроков, я не смогу научиться

не думать о сложности яично-куриных наук.

Я хочу быть причастен к каждой в мире частице,

я хочу быть причастен к тебе,

мой гуру,

мой друг.

Ты будешь и дальше меня и людей впереди,

потому, что не ищешь причины и смыслы вещей.

Но я не оставлю мыслей тебя победить,

и я победю-побежду тебя,

мой сэнсэй.

Людям, забывшим свою Луну

(В возрасте 83-х лет умер астронавт Юджин Сернан, 45 лет назад ставший последним человеком, ступившим на поверхность спутника Земли)

Глыба пыльного серого сыра

Как упрёк висит над Землёй.

«Апполона» 17 посылок,

Где вы? Лишь волки ещё со мной.

Я побита метеоритами,

Почернели от жажды моря.

Моя жизнь так скучна и приторна,

Где ракеты? (не «воздух-земля»)

За другими следите лунами,

А мы с вами одна семья!

Приезжайте, племянники полоумные!

Мне так жалко себя,

мне так жалко землян…

Хорёк и Рагнарёк

Я смотрю на тебя, как, наверное, только бы мог

Хорёк смотреть на прекрасный и яростный Рагнарёк.

Из моря – в небо – и – на песок – цунами.

Вода точит камень, а я много мягче, чем камень.

А хорёк шагает на волны, влюблен и напуган, Радда,

Он боится, как я боюсь – что ты мне не рада.

Ведь скоро наскучит гладить по шерсти хорьков,

Да и хочется им показать остроту клыков.

Что со мной разговаривать – я редкостный, редкий балда,

Но ты, всё равно, не молчи, не молчи никогда!

Я столько выслушал тишины – разболелись уши.

Никогда не молчи, буду слушать, я буду тебе самым лучшим.

Хорёк одинок средь голодных людей и собак.

Рыжекудрая Радда, я твой робкий Лойко Зобар.

Ты мне сможешь доверить и радость свою, и печаль?

Ты мне сможешь хотя бы это пообещать?

Идет на волны и по волнам хорёк,

Его несёт родной и любимый, и свой Рагнарёк.

Себе нелюбимому посвящает эти строки автор «Волен зи тотален криг? – Вы хотите тотальной войны?»

(с) Йозеф Геббельс

В голове толпятся какие-то мысли рыхлые.

Этот город, кажется, крепко подсел на выхлопы.

Ослепшие люди проснуться уже не смогут

Под серым дурманящим одеялом смога.

Кроме машинных труб не услышать другого оркестра,

Но лучше слушать его, чем охапку дешёвых песен.

Город делят между собой короста и плесень,

В городе тесно, некуда деться, нет места.

Как не сломаться, не стать размазнёй,

На наковальне не лечь под молот,

Когда здесь летом тягучий зной,

А зимой пробирающий холод?

Твое дело – себя сохранить в грязи и тоске

И людей освятить сердечным радужным спектром,

Пока в городском костре дотлевает Красный проспект.

Когда он погаснет, он станет черным проспектом.

Среди процессий с раскрашенной марлей на древках

Ты единственный прав, пусть шагаешь пока на ощупь.

Самое главное – в этих тёмных тюрьмах и клетках

Останься таким же немытым, неуклюжим и тощим.