Я буду любить тебя вечно

Дверь подъезда – в те времена густо-коричневая, почти черная, а сейчас дешевая, но металлическая – еще из последних сил держалась. Как же – склады! Та, старая, дверь жутко скрипела, и он от этого звука вздрагивал. Тася выходила и торопливо оглядывалась – боялась быть увиденной, узнанной.

Потом попросила его «не торчать у подъезда» – стоять за углом.

Он, конечно, обиделся, хотя виду не подал.

Куда расселили жильцов? Ее вечно нервную, издерганную мать, живущего на две семьи, а потом сильно пьющего, беззубого, заросшего щетиной отца, хмурого и недоверчивого брата, жену этого брата с недовольной, будто приклеенной навеки недоброй ухмылкой. Александр не знал, куда они девались. Да и зачем? Они уехали уже после смерти Таси. Тогда он считал их врагами – своими врагами. Это они мучили его Тасю!

Двор был завален каким-то строительным барахлом, кажется, никому не нужным, скамеек не было. Он оглянулся и увидел бетонный столб или остов. Присел на него. Посидел еще минут десять, вспоминая.

Подумал: Тася осталась в его сердце навсегда. Он помнил Тасю всю жизнь. Всегда. Каждый день. Даже когда был очень счастлив. Даже в свои лучшие дни. Даже рядом с Зоей – лучшей женщиной на планете. Даже в те минуты, когда понимал, как ему повезло.

Почему? Потому, что это его первая любовь и первая женщина? И как все было бы, если бы не ее трагический уход и его чувство вины?

Почему-то он впервые засомневался, что мог бы быть счастлив с Тасей. А если бы они сошлись, прожили бы какое-то время, как обычные супруги: пили чай по утрам, торопились на работу, ужинали вместе, ходили по магазинам. Закрывались, наконец, в туалете, мылись в ванной. Ворчали друг на друга, цапались по пустякам. Даже скандалили! А кто не скандалит?

Он бы видел ее растрепанной, неприбранной. Сморкающейся, чистящей зубы и сплевывающей воду в раковину. Заспанной, припухшей после сна по утрам. Недовольной. Усталой. Расстроенной. У плиты в фартуке, пахнущей жареным луком.

Любил бы он ее такой? Любил бы, как прежде?

Или он придумал Тасю? Создал образ, в котором нуждался? Которого требовал его восторженный, нежный возраст?

Он видел бы, как она беспощадно старела. Хмурилась перед зеркалом, подтягивала пальцами морщинки у рта – «как было раньше».

И ревновала бы его. Ревновала, когда перехватывала его взгляд вслед красивой и юной девице. Устраивала бы ему сцены ревности, твердила про загубленную жизнь. Заламывала бы руки: «Ах, зачем я на это пошла! Зачем я сошлась с желторотым юнцом? Зачем я себя загубила!»

Да нет, пожалуй, Тася бы так не смогла. Хотя кто знает? Он вспомнил стареющую сестру Людмилу. С ней было все именно так.

Придумал? Он все придумал? Всю жизнь носился с этой любовью, как с писаной торбой. Жил со своей детской фантазией, утопией, химерой? И все было пшиком? Или оказалось бы пшиком…

Он создал себе образ богини. А жена – жена была реальностью. Обыкновенной женщиной, из плоти и крови.

Нет, он ценил Зою. Восхищался ею. Но как человеком, а не как женщиной. Именно человеком. Понимал, как ему повезло.

А Тася была вечной женщиной, вечной принцессой из сказки – хрупкой, капризной, переменчивой, как весенняя погода. Плаксивой, изнеженной, и это при ее-то суровой жизни – смешно… И сказку эту Александр сам и придумал.

А Зоя… Тогда, женившись на ней, он считал, что делает ей одолжение. Так, слегка. Слегка уступает. Нет, не как милостыню – как милость. Дурак. Дурак и сволочь. Вот так получается.

А как они прожили! Дом, сын. И все это дала ему она, Зоя.

Александр и представить не мог Тасю матерью – какая из нее мать? Сама вечный и беззащитный ребенок. Впрочем, у нее и не могло быть детей после той жуткой истории. Значит, Тася была бы ему ребенком, причем тяжелым ребенком.

А через несколько лет? Когда бы он стал заглядывать в детские коляски, мечтать о сыне? Он всегда хотел сына. И Зоя ему его родила. И воспитала отличного парня тоже Зоя. Это она возила Илюшу на бесконечные кружки и в спортивные секции. Водила в театры и в музеи. Она делала с ним уроки, подбирала литературу. Рассказывала на ночь сказки. Рисовала с ним акварельными красками – она!

Нет, Александр, конечно, принимал участие. Но именно так – принимал участие. По-другому не скажешь.

А дом? Их красивый и теплый дом? Где всегда было уютно и вкусно. Разве Тася бы так могла? Да нет, просто смешно! Тася ничего не умела – к порядку и уюту приучена не была, в семье их было все наспех, кое-как, некрасиво и неопрятно.

«Пролетарский быт» – так говорила она сама: скупо, неряшливо и плохо пахнет – вываркой с бельем, щами, ваксой для башмаков, запаренным веником.

И уж точно не было бы в их с Тасей доме гостей с пирогами – людей Тася остерегалась и, пожалуй, не любила.

А Зоя любила «справлять» – так и говорила: «Скоро майские! Как будем справлять? Ох, Новый год! Кого позовем?» И затевались холодцы, пироги. Пахло свежевымытыми полами, душистой мастикой, накрахмаленной скатертью. Пахло жизнью…