Я буду любить тебя вечно (СИ)

Все это время я, как последняя дура, пыталась его найти. Даже писала письма, глупо надеясь на ответ. Но слышала лишь тишину. Мысль о том, что он с семьей, возможно, переехал, исчезла сразу, как только я вспомнила его слова. «Это дом моего дедушки, дом моего папы и мой. Я не могу исчезнуть из него навсегда». Он говорил это с таким теплом, что все мои сомнения рассеялись разом.

Он не переехал. Он просто не хочет меня знать!

Единственная моя радость — дочь. Она должна появиться на свет со дня на день, и я очень хочу, просто мечтаю, чтобы она была похожа только на меня одну. Эгоистично? Плевать. Она моя и только моя дочь.

Сейчас я даже не уверена, что хочу, чтобы Женя когда-либо узнал о ее существовании. Я до сих пор не могу его простить за ту боль, что он мне причинил. Унизил. Растоптал. Но тем не менее я благодарна ему за свою малышку.

Перебирая почту, я обращаю внимание на конверт из города, в котором по неосторожности оставила свое сердце. Столичный адрес мог знать только один человек. Тот самый, кому на протяжении полугода я пишу письма, но ни разу ни в одном из них не созналась, что беременна.

«Дорогая наша девочка, прости меня, пожалуйста. Я знаю, что не вправе тебе писать, да и не от меня ты ждешь писем. Но он не напишет. Никогда.

Я прошу у тебя прощения за всю ту боль, что тебе пришлось пережить. Верю, ты любишь его. Знаю это. Но он не вернется. Прости его… и меня тоже…»

— Па-а-ап, — ору, выпуская из рук письмо и чувствуя адскую боль в низу живота, скручиваясь на полу в бублик.

Ну вот, кажется, началось.

…Оказавшись в роддоме, вижу, как медики быстро окружают меня со всех возможных сторон. Перекладывают на каталку с дребезжащими колесиками и катят по коридору, свет в котором больно бьет по глазам. Отвернувшись в сторону, краем глаза замечаю взволнованного папу и крайне спокойную маму. Она так и не смогла мне простить мою беременность.

Меня быстро определяют в родильную комнату, акушер-гинеколог быстро напоминает, как дышать. С новым болезненным спазмом, от которого хочется выть, я понимаю — началось. Боль, скручивающая все тело, душераздирающие крики и мольба о том, чтобы все это поскорее закончилось, сопровождают меня на протяжении родов.

Я не была готова к такому, хотя много и читала за роды. Теория не практика, здесь все по-другому. Но все меняется, когда я слышу ее крик. Кряхтящий, постепенно набирающий обороты. Из последних сил поднимаю голову и вижу ее… свою дочь, а затем меня поглощает тьма. Вязкая, тягучая. Находясь во тьме, я на ощупь ищу свет, хоть один лучик, чтобы выбраться как можно скорее и взять на руки свою малышку. Но в ответ темнота. Оглушающая. Беспросветная.

Я не могу сказать, сколько провожу времени в небытии, сколько ищу таинственный выход к дочери сквозь густую тьму, но будит меня яркий луч света, что заглядывает в одиночную палату и заставляет жмуриться. И пожилая медсестра, что пытается сделать укол или поставить капельницу… все равно.

Пытаясь привстать, снова падаю. Голова мутная, до одури тяжелая. Прикусив губы, надеясь, что пульсация в висках хоть немного уменьшится, смотрю на медсестру. Она молчит, взгляд бегает. Ее поведение не может ничего не значить. Не понимая, что происходит, невольно касаюсь живота и замираю. Его нет.

Сразу всплывают картинки. Боль, слезы, крики, срывающие горло. И она. Моя маленькая девочка с таким же родимым пятном на пояснице, как и у нее отца.

— Где моя дочь? Где? Скажите мне, пожалуйста, где моя дочь?

Горло саднит, больно что-либо говорить, но я продолжаю, крепко сжимая по краям простынь. Я чувствую, что здесь что-то не так.

Лицо медсестры покрывается пятнами, она резко отступает и отводит взгляд в сторону. Ее нервное состояние наводит на меня дичайший ужас, а фантазия подкидывает самые что ни на есть ужасные картинки.

Какого черта здесь происходит?!

— Одну минуту. Сейчас к вам подойдет доктор, — произносит, немного заикаясь, и слишком быстро покидает палату.

Страх ядовитой змеей сжимает горло, становится тяжело дышать. Перед глазами постепенно начинает расплываться картинка. Моргаю. В конце понимая, что во всем виноваты слезы.

— Только не дочь… только не она… — шепчу бессвязно, тяжело всхлипывая.

— Виктория Андреевна, добрый день, — произносит женщина беспристрастным тоном и присаживается рядом на стул, сложив руки на коленях, словно английская королева. — Прошу вас не волноваться…

— Где моя дочь? — перебиваю, приподнимаясь на локтях, игнорируя головную боль и смотря на нее не моргая.

Не знаю, но каким-то внутренним чувством мне сразу не понравилась заведующая родильным отделением. Холодная. Отстраненная. Чужая. Прав был папа, надо было выбирать другой роддом. И зачем мы только поддались на уговоры мамы?!

— Ваша дочь… она не дышала. Простите.

Холод. Пустота. Ни капли сочувствия в глазах.

— Я вам не верю! — произношу твердо, сжимая кулаками простыню.

Точно помню, перед тем, как отключиться, оказаться в вязкой, оглушающей темноте, я слышала плач своего ребенка. СВОЕГО! Плакала моя дочь, звала меня. Маму! Она не могла умереть и точно не могла родиться мертвой.

Она кричала!