Я буду рисовать только тебя

Горский хорошо помнил лишь, что не пытался особо выбраться. И это сделало свое дело. Пофигизм, с которым Горский пропускал удары и безразличие к собственным травмам. Он даже не старался смягчить особо удачные атаки или блокировать.

Если удалось увернуться – отлично, нет – так нет. Тело стерпит. Только треск в ушах и стоял.

У Горского вообще не стояло цели победить охранников. Доказать им что-то. Как жаждали эти дебилы.

Так, хотелось навалять этим дуракам напоследок.

Ну и сам он, естественно, получил тоже. По первое число.

Потом был Сомин. Хасбеков. Еще какие-то мужики из клуба, которые внезапно встряли на стороне Горского.

Провалы в сознании. Темнота перед глазами. Удары по спине, когда Горский все же инстинктивно откатывался, не позволяя пройтись по почкам.

Еще провалы. Чернота. Свет. Чернота.

Тела охранников. Тоже схлопотали. Многие вообще валялись в отключке. Горский даже усмехнулся. Все-таки они идиоты!

Потом было мельтешение перед глазами. Слабость. Боль. Влага во рту с привкусом соли, специй и металла. Смесь чего-то, что приводило в чувство и собственной крови.

Заглятдинов. Сомин и Хасбеков, что помогали тащить Горского.

Машина Заглятдинова. Заднее сиденье, ремни безопасности крест накрест на теле Влада.

Заглятдинов знал, как довести побитого человека до клиники.

Опыт не пропьешь и не пробьешь. Кажется, он под конец драки тоже вклинился со своими пятью копейками. Нацеленными ударами вырубил нескольких резвых охранников, что бросились добивать лежачего.

Холл клиники. Лампы в глаза. Белые такие, бешеные.

Резь в глазах и слипшиеся веки. Сонливость.

Люди в белых халатах.

Руки на теле, скрип ножниц, что режут одежду. Снова руки на теле. Холод аппарата МРТ.

Запах дезинфекторов. Голоса издалека.

«Все с ним будет нормально».

«Легкое сотрясение».

«В основном все травмы: ушибы и ссадины».

«Завтра оклемается».

Горскому все время чудился голос Жасмин. Вопросы этим голосом.

Бредил, наверное. Сумеречное сознание отчаянно цеплялось за образ, который вытащил бы даже с того света…

Потом была палата. Запах свежих простыней и много света. Свежесть из окна и тепло утреннего солнца. Уже приближался рассвет.

Горский провалился в тяжелый, глубокий сон.

Очнулся от солнечных зайчиков, что упорно щекотали нос. Солнце царапнуло веки ярким светом, будто намекало, что хватит уже лежать тут. Дрыхнуть. Прохлаждаться.

Ушла боль. Ушла немота из некоторых частей тела. Ушли многие неприятные ощущения. Только не то, которое рвало грудь. Оно не становилось ни мягче, ни легче.

Жасмин сбежала. Не выслушала. И не поняла.

Не захотела даже поговорить с ним.

Горский понимал, что не стоит лезть к разъяренной женщине. А выглядела Жасмин именно так. И не потому, что легко получить по первое число. Так, что даже махалово с охранниками покажется игрой.

Этого Влад как раз совсем не боялся. А просто потому, что нет смысла.

Она не поверит.

Да. Выглядело все отвратно.

Саша явно имела ключи от его дома. И она ждала Горского в спальне.

В пеньюаре, мать твою!

Как доказать, что они давно расстались? Что Горский не приглашал Сашу и не ждал?

Никак. Не было у него доказательств.

А без них Жасмин не поверит.

Горский с трудом разлепил тяжелые веки и снова закрыл их. Проморгался и открыл опять.

Жасмин?

Ее лицо склонилось над Горским.

Без комментариев, Жасмин включила запись разговора Саши и Горского после того как она убежала.

– Охранник записывал вашу трогательную встречу и бурное объяснение.

Жасмин хмыкнула, провела рукой по лбу Горского.

Он зашевелился и прижал тонкие пальцы к своей щеке, продлевая это ощущение. Она рядом. Она здесь. Что еще нужно?

– Вот честно? Ты такой дурак!

– Возможно, – не стал отрицать Горский.

– А еще псих!

– Бывает.

– И я хочу увидеть-таки свой портрет! Мало ли?! Может ты нарисовал меня голой! От такого ненормального можно всего ожидать!

Горский усмехнулся. Ну вот как может такое быть? Он едва живой, а при мысли о голой Жасмин реагирует однозначно. Она тоже отметила это под простыней. Влада раздели для осмотра и лечения. Сейчас на нем совсем ничего не было. Кроме этой самой тонкой простынки, полупрозрачной, к тому же.

– А еще ты сексуальный маньяк! Самый настоящий!

– Я твой личный сталкер. Художник и маньяк в одном лице, – с облегчением выдохнул он. – Выходи за меня?

Жасмин усмехнулась, хитро прищурилась.

Чертовка! Как же она была хороша в солнечном свете. Волосы, как темное золото, глаза ясные, сияющие.

– Ты будешь самым страшным женихом после побоев. И еще долго!

– Зато ты будешь самой красивой невестой. Мне этого вполне достаточно! К тому же, любой, кто на тебя покусится увидит, что свое я защищаю кулаками. И не захочет стать боксерской грушей. Это «да»?

– Это «я подумаю». У меня сын!

– Он чудесный. Я его люблю. И он ко мне вполне нормально относится.

– Ну прямо! В смысле «уже люблю».

– Я слишком побит, чтобы врать. Нет сил изобретать что-то на ходу.

– Да уж. Когда я тебя увидела, сразу расхотела тебя убить… Хотя, после того, как увидела у тебя эту… Сашу я наваляла бы тебе еще больше.

– Ну давай. Я ж не против. Но потом соглашайся выйти за меня.