Я была до тебя

В темноте спальни, в темноте моей спальни, прижавшись к тебе всем телом, я поклялась себе, что ноги моей не будет в автобусе с пенсионерами. Я молилась, чтобы мне дали последний шанс. Чтобы я сама дала себе последний шанс.

С этим вот каменным изваянием, застывшим рядом со мной, умеющим читать мои мысли и проникать в сокровенную суть моих мечтаний.

На этот раз я окажусь сильнее. Я сорву маску с мерзавца, который снова и снова мешает мне любить, который не дает мне жить.

Я не хотела тебя терять.

И решила, что должна тебя предупредить.

В общем, я все тебе рассказала.

Когда враг в первый раз восстал во мне, требуя уплаты дани трепещущей влюбленной плотью, это было так страшно, что я оцепенела. Потеряла способность шевелиться. Как будто кто-то спихнул меня со стула, на котором сидела, и отправил в нокаут, заставив смешно дрыгать руками и ногами в попытке восстановить перебитое дыхание и вернуть себе дар речи. Но когда я, пересчитав синяки, обернулась посмотреть, кто сотворил со мной подобное безобразие, то не обнаружила никого. Я одна была во всем виновата. Только — клянусь — это была не я.

Я тогда пребывала в том романтическом возрасте, когда еще жива память о только что угасших последних девичьих грезах. Я любила до гроба, потому что до гроба было еще так далеко. Я принимала за чистую монету все химеры своих возлюбленных и охотно дала бы разрезать себя на части, дабы послужить им наглядной иллюстрацией. Я меняла любовников как перчатки и каждому клялась в вечной любви и обещала, что непременно выйду за него замуж — никто этого у меня не просил, но мне казалось, что я обязана дать слово. Я так мало верила в себя, что торопилась уверить других. Каждый роман длился лето или целый високосный год и заканчивался драматически — я выла и вскидывала руки к потолку, чтобы наутро проснуться посвежевшей и возрожденной, готовой к новым приключениям. Каждая очередная победа возжигала во мне пламя, увенчивая триумфальными лаврами не вполне избавившийся от прыщей лоб юной дебютантки, склоняющейся в реверансе на своем первом балу.

Уже после разрыва я довольно часто сталкивалась с тем человеком, который стал моей первой жертвой, и всякий раз он отводил меня в сторону и умолял объяснить, почему я так с ним поступила. Я смотрела в его подернутые беспокойством темно-зеленые глаза в обрамлении черных ресниц, в эти нефритовые озера, над которыми прихотливой, почти женственной дугой изгибались брови, смотрела на широкий мягкий рот, щедро даривший мне поцелуи, на квадратный подбородок настоящего мужчины, привыкшего встречать опасность лицом к лицу, смотрела и недоуменно трясла головой, искренне сожалея о причиненных ему страданиях, но понимая, что исправить ничего нельзя.

— Я не знаю. Я сама ничего не понимаю, — бормотала я в запоздалой попытке вернуть на его энергичное и раздираемое сомнениями лицо выражение уверенности.

Я протянула к нему руку. Я хотела только поделиться с ним своим теплом, хотела, чтобы он понял: я не из тех, кто убивает просто потому, что не мыслит себе существования без убийства, а потом аккуратно вписывает в блокнотик имена своих жертв, но он отшатнулся, мгновенно вспомнив пережитую боль.

Кстати сказать, он был редкой добычей. Мне пришлось немало побороться, чтобы он остановил на мне свой взгляд, чтобы выбрал меня среди многих соперниц, куда более искушенных в жизни и любовных состязаниях. Он был старше, умнее, опытнее и при этом обладал тактом не выпячивать свои достоинства и обращаться со мной как с ровней, не забывая проявлять нежную предупредительность. За дни и ночи, проведенные с ним, я расцветала, училась занимать свою территорию и исследовать ее, училась генерировать идеи и защищать их, училась держать спину и выбирать выражения, — одним словом, я росла над собой, я старательно расставляла подпорки под первые саженцы сада своей свободы. Благодаря этому человеку, который никогда не донимал меня поучениями и умел быть одновременно мужественным и мягким, терпеливым и стремительным, я сбрасывала внутренние цепи. Ради него я навела порядок в своем существовании и решительным шагом перешла в лагерь поборников моногамии.

И вдруг однажды вечером — дело было в пятницу — все это хрупкое равновесие, которое потихоньку складывалось последние четыре месяца, с каждым днем становясь все более устойчивым, рухнуло в одночасье. Причем самым неожиданным образом.

Мы собирались поехать компанией на выходные на остров Нуармутье. Договорились, что я подъеду за ним на машине и мы вместе двинем к его приятелям, где все рассядутся по другим машинам — более быстрым и надежным. Моя сумка валялась на заднем сиденье. Он с вещами должен был спуститься вниз и ждать меня у подъезда. В общем, мы, как сотни парижских парочек, спешили к соленой зелени моря, и я заранее предвкушала, как буду полной грудью вдыхать живительный воздух океанских просторов и наслаждаться пряными ночами Нуармутье.