Я была до тебя

Передо мной распахнулась дверь. Меня ослепил белый свет. Солнце изливалось лучами на землю, ангелы с архангелами трубили в свои небесные трубы. Толстой с Набоковым дружески похлопывали меня по плечу и говорили поздравления. У меня вырвался громкий крик, хриплый и победительный, я воздела руки кверху, водрузила на верхней ступени пьедестала почета свою черную перчатку и пропела гимн во славу себе. Еле-еле удержалась, чтобы ее не расцеловать, — она бы не поняла. Впрочем, чтобы положить конец телячьим нежностям, она тут же заговорила снова:

— Урок номер два: если вам нечего сказать, молчите. Не пытайтесь красноречием замаскировать свое невежество. Если вам не под силу описать соломенную крышу, поле ирисов, буржуазный интерьер или нормандский шкаф, не описывайте их. Это будете не вы. Беритесь только за то, что вы в состоянии сделать. Сущность писательского творчества составляют стиль и композиция. Великие идеи — вздор.

Так слова из пухлощеких ангелочков, порхающих в недосягаемом сакральном пространстве, превратились во вполне осязаемые отмычки, с помощью которых я могла вскрыть сундуки с неисчислимыми сокровищами.

Благодаря этой женщине, которой я говорила «вы» и которая говорила мне «вы», ни разу не опустившись до свойской вульгарности и фальшиво приятельственного тыканья, я научилась понимать свои мысли, желания и чувства. Я просто научилась думать, смело говорить «я» и «мне» и иметь, как она и предсказывала, свою точку зрения. Я научилась основывать территории, больше не зависевшие от других. У меня появился свой анклав, который я не желала покидать. Напротив, я рвалась возделывать и рыхлить его почву и бросать в нее семена.

Жизнь скользнула в меня, разбрасывая кучи компоста, на котором предстояло взойти вопросам, убеждениям, обещаниям и достижениям. Как будто внутри меня поселилось некое существо, и мне волей-неволей придется с ним знакомиться. Это потребует времени. Несомненно.

Поначалу она просто ждала. С приветливой улыбкой. Повторяла себе, что скоро встретит его. На углу улицы, в аптеке, в одном из баров, куда ходят только иностранцы. Улыбалась всем подряд, надевала самые красивые платья, подкрашивала губы, водружала на голову огромную соломенную шляпу, выставляла напоказ загорелые руки и длинные смуглые ноги, тщательно причесывала черные волосы, носила ожерелья и браслеты.

Она ждала.

Вела уроки, утонченная и отсутствующая, читала «Хайди» и, поглядывая в окно, рассказывала о заснеженных горах, деревянных резных шале. Научилась играть в бридж и записалась в клуб, где, к своему разочарованию, обнаружила исключительно стариков и старух с выдубленной солнцем кожей — ожесточенно спорили после каждый взятки и без конца переигрывали одну и ту же партию. Женщины злоупотребляли косметикой, носили кольца с огромными, как стекляшки, камнями и очки, за которыми прятались маленькие, но въедливые глазки. Мужчины мучились простатой и пили виски. Она их не слушала, методично просчитывая шансы. Она была хорошенькая, обаятельная, не девочка, но женщина в расцвете лет. Злая ошибка судьбы загнала ее в неудачный первый брак, так что теперь ей полагался реванш. Она столько страдала. Она чувствовала, что рождена для высочайших вершин, но вынужденно довольствовалась почти нищенским существованием. Она страдала из-за слишком маленького и бедного дома, в котором ей приходилось спать в одной постели с сыном, из-за комаров, не дававших покоя по ночам, отчего у нее портился цвет лица, из-за недостаточно высокой зарплаты, из-за фамильярности коллег, считавших, что она ничем не отличается от них, и охотно делившихся с ней своими убогими мечтами, убогими амбициями и совершенно убогими заботами.

Иногда она резко просыпалась среди ночи, вся в поту, с колотящимся сердцем и рукой, прижатой к горлу, как будто кто-то подкрадывался к ней с ножом: а вдруг гадалка ошиблась? Что, если она попросту теряет время — последние годы своей женской привлекательности — на этом чужом острове, где американцы, надо признаться, попадаются крайне редко? Уж она-то искала, она смотрела во все глаза! Нигде ни одного. Французы — этих навалом. Как собак нерезаных. Но американцы?