Я была джихадисткой. Расследование в центре вербовочной сети ИГИЛ

В то время она водилась с шайкой девочек, которые были известны в ее неблагополучном квартале, а именно в квартале Бельфонтен, своей жестокостью и магазинными кражами. Мелани вовсе не боготворила своих подружек, но находила у них небольшую поддержку, когда прогуливала уроки, из-за чего дни тянулись очень долго. Большинство девочек, а они все были несовершеннолетними, привыкли проводить ночи в полицейском участке, изображая из себя глухонемых. Их забирали за кражи из магазинов, а также за «потасовки»… Их специальность: пускаться во все тяжкие. Неприятности не страшны, даже если противник носит брюки. На автостоянках или в парках они весь день пили фанту и ели филе-о-фиш, приплясывая в модных ритмах. Мелани часто скучала. Она считала себе неинтересным собеседником и удивлялась, что состоит в шайке. Ее совершенно не интересовали разговоры о телевизионных реалити-шоу или о растлении незнакомой ей девицы. Она чувствовала, что отличается от других, и считала, что объяснение кроется в ней самой: вероятно, у нее была какая-то проблема… Ее личная история была хотя и печальной, но банальной, похожей на окружающие ее жизни. Когда подружки рассказывали ей о своих бедах, Мелани утешала их, но никогда и словом не обмолвилась о своих горестях. Она никогда не любила привлекать к себе внимание. Она также никогда не стремилась к тому, чтобы ее жалели или хотя бы немного любили.

Постепенно она стала равнодушной к окружающему ее миру. Вместе с тем девочки из шайки покровительствовали ей: принадлежавшие к среде иммигрантов, они все были уроженками той или иной страны. Мелани была белой и знала только имя и дату рождения своего отца. Мелани хотелось бы, чтобы она родилась где-нибудь в другом месте, толком не зная, в каком именно. Она курила марихуану до тех пор, пока не пришло время платить за нее самостоятельно. Но потом все прошло. Были и другие обстоятельства, из-за которых Мелани рассталась со всеми своими иллюзиями. В тулузском квартале Бельфонтен, где Мелани жила, слухи, порой безосновательные, распространялись быстро. Порой слишком быстро.

В некоторые периоды своей жизни, когда она бесцельно шаталась по улицам, она бездумно позволяла себе нарушать те или иные запреты. Она чуть не стала малолетней преступницей. Ее восприятие грани между добром и злом стало расплывчатым, размытым. Но поскольку все, что она испробовала до сих пор, не вызывало у нее всплеска адреналина, Мелани не чувствовала себя лучше. Вернее, она чувствовала себя даже хуже, когда ловила взгляд той, кто произвела ее на свет, возвращаясь вечером после дня, проведенного в полицейском участке на углу улицы. Мелани пыталась что-то доказать себе или, возможно, заполнить внутреннюю пустоту. Ее доверчивая натура не помогала Мелани отличать хорошие поступки от плохих. Живи Мелани в сказочном мире, она наверняка захотела бы стать Робин Гудом, а вовсе не Золушкой.

Инстинкт самосохранения, который она приобрела, видя слезы своей матери и беспорядки, царящие в ее квартале, наделил Мелани средствами защиты от других пороков. Мальчики никогда не вызывали у нее живого интереса. Несколько малопристойных заигрываний лишили ее потребности в любовных чувствах. Мелани хотела сохранить себя для большой любви: «любви, которая делает тебя безумной», как твердила, словно рефрен, мать с ее самого раннего детства. На уровне подсознания Мелани искала скорее отца, нежели возлюбленного. Человека, который мог бы ее защитить и был бы достаточно сильным, чтобы придать ей стойкость и жизненную энергию. Человека, которому она могла бы бесконечно доверять. Кого-нибудь зрелого, словом, как Абу Билель, чтобы он воплощал собой каменную глыбу в ее пустой жизни и поддержал ее навязчивое желание покончить с унылой и одинокой жизнью, которую вела ее мать. Мелани видела в нем единственное спасение от своих бед. Прийти на помощь сирийскому народу казалось ей более достойной судьбой, чем жизнь, которую она уже себе наметила. Мелани больше не удастся унять боль, раздирающую ее. Боль буквально оглушает ее. Мелани хотелось бы высказать, выплакать ее. Но ей в раннем детстве внушили, что жаловаться означает признать себя жертвой. А в том кругу, в котором она вращалась, слабых презирали.