Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения

Как ни грустно, как ни больно,
как ни жалостно томиться –
в книге жизненной невольно
перевернута страница.
В этой книге текста мало –
опечатки да пробелы,
в этой книге профиль мага,
приключенья Арабеллы.
Странные дела творятся
в романтических затонах, –
нежные договорятся
там, на пажитях картонных.
В романтических притонах,
в поэтических тавернах
перезвон ветвей сплетенных,
прелесть лиц неимоверных!

IV. «Жизнь не театр, да и смерть не в театре…»

Жизнь не театр, да и смерть не в театре,
не из картона и папье-маше.
Душу-те вымотать годика за три,
скажут потом, что томился вотще!

V. «Покатой сцены странная неровность…»

Покатой сцены странная неровность
и декораций пестрые холсты.
Нелепая и грубая условность,
парад нагой и пошлой красоты.
И голизна в таком нежданном мире,
где и тоска не ведает границ.
Слепые крысы в пурпуре, порфире,
чужие крылья мышегрудых птиц.

VI. «Начинается песня о тысячах маленьких бедствий…»

Начинается песня о тысячах маленьких бедствий,
о параде тревожных, и пресных, и пошлых вещей,
о печали смертей, о начале лихих соответствий,
о скрещеньи незримых в железной ночи плоскостей.
Начинается песня, а мир не свершен и неведом,
впалощекие лица летят по дороге огня,
и к каким-то незримым, к каким-то неслышным победам
беспокойное сердце влечет и волочит меня.

VII. «У друзей, у друзей…»

У друзей, у друзей
нет ни звука, нет ни слова,
только нежности музей,
только пошлости основа!

VIII. Романс Миньоны

Знаешь ли, душа, как в ночь сырую
я с моим возлюбленным пирую?
Как проносятся машины мимо,
в синем торжестве огня и дыма?

Как, в ночи лишенные опоры,

начинают плакать светофоры
алыми и желтыми слезами?
Как скрипят машины тормозами?

Только ты над миром, неуклонный,

воцарился – милый свет зеленый, –
о тебе, о зелени забвенья
и поет мое стихотворенье.

Боль мою и тьму мою лаская,

поднимается волна морская,
зеленью и пеною рокочет
и припасть к стопам в блаженстве хочет.

Припади к стопам моим скорее,

влагой слез твое лицо согрею:
будешь петь и плакать ночью летней,
всё таинственней и неприметней.

IX. Колдунья Геновефа

Ты незнакома нам, твой день велик,
твой облик нем, твой беспечален лик.
Уста твои, исполненные смеха,
нездешним торжеством искривлены,
веселым смехом горней стороны, –
да, это ты, колдунья Геновефа!
И повторяю я твои слова.
Но я – мне чужд искатель торжества,
древнейших истин глупый толкователь,
безумных принцев скучный прихлебатель.

X. «Мы живем и видим мало…»