Я, Данила

— Хорошо, хорошо, успокойся, может, тебе что-нибудь принести?

— Уходи!

— Апельсин, лимон, инжиру?

— Уходи! — крикнула она и потеряла сознание. Толстая ханум повернула свои сто килограммов больного разбухшего тела и глазами приказала — вон!

С шапкой в руке, как побитая собака, как последний дурак, я вышел на снег.

— Я же велела вам зайти! — догнал меня голос.

— Ах да, извините!

Я встал посреди комнаты, как преступник, струхнувший перед грозным полицейским следователем. Докторша подошла ко мне.

— Почему вы тогда убежали?

— Не понимаю. Когда?

— Когда я была пьяна.

— Ах, вот вы о чем… Слушайте, товарищ доктор, бросьте чепухой заниматься. У меня нет времени на чужие истерики и обмороки.

— Вот вы как?

— Да, так.

— Опустите руки!

— Что? Не понял!

— Руки вниз. Вот так.

И она влепила мне такую пощечину, что я покачнулся. А потом, заложив руки за спину, отошла к окну.

— Для этого я вас, собственно, и позвала. Чтобы расквитаться за оскорбление. В меня вы плюнули, святоша и чистюля. А Малинке, как простой смертный, сделали ребенка и бросили без всяких причин. Я была о вас лучшего мнения. А на поверку вы ничем не отличаетесь от других. Даже хуже. Ваше лицемерие ни с чем не сравнимо. Грязь еще можно стерпеть, когда она на виду. А вы завернули ее в целлофан, в какой заворачивают лекарства и сладости. А теперь вон!

— Я хочу вам только объяснить…

— Вон! Или я позову доктора!

— Целую ручки, мадмуазель!

— Идиот! — Я был уже в коридоре, когда меня, словно гладиаторская сеть или ковбойское лассо, снова настиг голос: — Постойте! Я разрешаю вам каждые два часа навещать Малинку. Она все еще верит только в вас. Но при одном условии — не вздумайте ей ничего обещать. Замужество, помощь, совместный отъезд и так далее.

— Я уже…

— И что?

— Она прогнала меня.

— Правильно. Вы забыли, что и женщины умеют быть гордыми. Можете идти!

— Целую ручки, мадмуазель.

И уже на лестнице я услышал за собой гневный возглас:

— Деревенщина!

Сыну я, пожалуй, дам еще один совет: сынок, старайся обойтись без пощечин. И не заводи себе другую даму сердца, пока не разберешься с первой. С двумя сразу — запутаешься. Даже гении, что нашли средство летать к звездам, являются одноженцами. Только дикари с лопушиными мозгами да равнодушные турки пускались в такие авантюры. Всех прочих ударяли по зубам, по карману или — по биографии.

Хаджи с дочкой прикладывают ко лбу Ибрагима мокрые полотенца. С трясущимися от страха руками я присел на корточки подле него. Сын стянул полотенца и приветствовал меня синей шишкой над правым глазом.

— Дядь, не волнуйся, одна только.

— Ладно, сынок, на то и дана человеку голова, чтоб было где сажать шишки. Упал?

— Нет. Налетел на лыжах на забор хаджи. Видел пролом?

Хаджи похлопал его по плечу.

— Молодец, парняга, свалить такой забор только богатырю под силу. Эх, будь я помоложе, встал бы я на эти, прости господи, лыжи и к последней молитве поспел бы в Сараево.

Сын заснул раньше обычного, я сделал ему холодный компресс и вышел на кухню.

Хаджи в своей белой чалме был сегодня особенно разговорчив. Прислуживала, как всегда, дочка. Временами из комнаты напротив кричала безумная Арабка:

— О хаджи, где мой сын Сулейман?

При каждом крике мы вздрагивали. Немая порывалась встать, но хаджи снова сажал ее взглядом. После сегодняшних событий я позволил себе выпить. Пряча глаза в чащобе бровей и ресниц, облизываясь и лязгая зубами, я волчьей поступью ходил вокруг девушки. Она смиренно сидела у ног хаджи, а мне чудилось, что швы смирения вот-вот лопнут под напором внутреннего волнения, она вскочит и закружится в колдовском танце, о каких мне рассказывал паломник — он видел их, когда в медресе постигал науки, а вместе с ним — азартные игры, песни, танцы и разврат. Сквозь шелк опять проглядывали белые ноги.

Я пытался понять, почему на ней этот грешный наряд и зачем она сидит у ног хаджи, но ракия уже утопила вопросы в теплом колышущемся мареве. Дикая козочка хаджи примешалась к Малинке, агроному, докторше, к каким-то другим людям, которые толпами ломились в память, словно на дверях ее висела табличка: «Народный цирк. Вход бесплатный».

Щека еще горела от пощечины докторши, уличая ракию во лжи. Жизнь все же не так проста. Оплеух в ней предостаточно. Влепишь одну — получишь десять. А если увидят, что ты и одной дать не способен, дело твое дрянь. Щеки твои станут тренировочной площадкой для любителей такого рода упражнений.

Хаджи долго со смаком рассказывал похабную историю про жену какого-то стамбульского трактирщика, которая целый год, к их обоюдной радости, кормила его как на убой. Дело кончилось тем, что трактирщик прижал было крепкого и здорового подмастерья, а тот, только теперь уразумев, почему стамбулец был равнодушен к своей жене и почему закрывал глаза на его прогулки в ее покои, с такой силой дал ему кулаком по макушке, что тот так и сел на свои противни и сковородки.