Я, Данила

От вчерашней «гордости» не осталось и следа. И все же, несмотря на наш молчаливый уговор не поминать старые размолвки, я не сомневался, что объяснения не миновать. Стало быть, надо готовиться к литру слез, к двухчасовым уверениям в своей невиновности, вернее в желании не быть виноватым в том, что может произойти в будущем, — словом, тут пойдет в ход более тонкая материя, чем болтовня на больничной койке во время второго посещения.

Или же купить ей туфли и платок по рецепту деда?

— Чтоб был у меня завтра ровно в восемь! — приказал председатель Никола. — Предстоит важный разговор.

После скандала, вызванного ревизией торгуправления, мы не только не искали повода для разговоров, но даже не здоровались. Правда, он долго отсутствовал. На всякий случай взял больничный — не ровен час, всплывет наружу лес на дом отцу и кредит в лавках. Когда страсти улеглись, не задев его имени, он вернулся. Однако с тех пор стал частенько прихварывать. День на работе, два — дома.

Он ненавидел меня, как ненавидят тещу, директора, неприятного свидетеля или подчиненного, с которым ничего нельзя сделать. Конечно, он мог бы найти способ выдворить меня из этой общины, но я чувствовал, что он сам собирается ее покинуть. Комитетчики и члены совета до того уже издергались, что с нетерпением ждали удобного случая и благословения сверху, чтоб на торжественном заседании совета вручить ему благодарность за полбиографии, потраченной на сегодняшние нужды, и пожелать счастья и светлого будущего — пенсии.

Я его не боялся, и тем не менее вызов ровно в восемь меня озадачил. Что за важный разговор? Это угроза. Наверняка приготовил какую-нибудь пакость. Впрочем, он принадлежал к той категории руководителей, которые любят напускать на себя такой вид, будто готовятся сообщить про божию кару, не иначе, а наступит утро, глядь, мы уж несколько дней назад все из газет знаем. Хотя, повторяю, он любит стрелять из пугача, возможность помучить меня у него была.

Может быть, это просто игра высокопоставленного чиновника с ненавистным подчиненным. Извести, отравить страхом перед неизвестностью, капля за каплей — в мозг, в нутро. Сегодня, завтра, послезавтра, пока не начнешь сгибаться перед последним пожарником. И хотя наутро не происходит ничего страшного, где-то на дне души появляется язва, а в хребте — страх перед человеком, который всегда имеет право вызвать тебя на завтра, утаив сегодня причину вызова. Запугивание — один из способов добиться почитания. К нему прибегают люди, неспособные заслужить любовь. Эта старая истина ведет свое начало со времен первых выборов старейшин на первой ступени развития первобытного общества.

Я не боюсь волка, для него у меня есть топор. Не боюсь банды, уж мне ли не знать, что такое лес и как выхватить оружие, когда дело решают доли секунды. Не боюсь я ни чахотки, ни белокровия — человек я не городской, да и вообще не слишком современный. Но председателя, который боится меня, побаиваюсь.

Утром без двух минут восемь я подошел к его кабинету. И кого, вы думаете, я там застал? Мурадифа Фрковича. Сидит на корточках у стены, курит. В новом суконном костюме и солдатских башмаках. На голове, ровно красный обруч, красный шарф. За таким же поясом нож с перламутровым черенком и широким лезвием — каким режут волов. Меня кольнуло подозрение. Не иначе, дело в Ибрагиме.

— Зачем пожаловал, Мурадиф?

— Да так, добрый человек, по своей надобности…

И, пряча от меня глаза, снова задымил самокруткой.

— Уж не ради ли Ибрагима пришел?

— Ибрагима? Нет, зачем он мне? Слышал я, хорошо ему у тебя. Сыт, обут, одет. А как ты, мой дорогой боевой товарищ?

В любом другом случае я не выдал бы своего страха. Но сейчас речь шла об Ибрагиме, и у меня задрожали руки. С дурными предчувствиями, с натянутыми, как струна, нервами вошел я к председателю.

Ровно в восемь.

— Доброе утро, товарищ Никола. Как спал? Как почки? Выглядишь совсем неплохо…

— М-м-м… Здравствуй! Садись!

— О, спасибо, что-то у меня с самого утра слабость в ногах.

— Значит, Данила…

— Слушаю, товарищ председатель!

— Что это за мальчик ходит с тобой по городу?

Весь город знал про Ибрагима. И он узнал на третий день, как тот появился в Виленице. Сейчас ему нужен зачин. Заведомой ложью, что он ничего не знает, он лишал меня права обвинить его, что все заранее подстроено.

— Это мой мальчик, товарищ председатель.

— Не твой. В его метриках ты не значишься. Это сын некоего Латифа Голяка.

— Верно. А я его усыновил. Сегодня же оформлю.

— Не успеешь.

— Что? Успею, товарищ председатель.