Я, Данила

Притаившись за углом пивной с комитетчиком Марко Охальником, я пытаюсь установить, кто пожаловал.

Если депутат, надо сразу всех созывать на митинг. Наверняка сообщит нам какую-нибудь новость из газет — ведь мы газеты не регулярно получаем.

Если товарищи из областного комитета, меня нет, «поехал в села», ибо кто его знает, сколько дней продлится совещание, пока я расскажу им все, что они захотят услышать, и пока они скажут мне все, что, по их мнению, я должен услышать.

Если ревизия, вскакиваю на коня и мчусь в соседний уезд, разумеется, по важному делу.

Если частные лица,

я выйду к ним,

мрачный и страшный,

и

ИМЕНЕМ НАРОДА

спрошу, кто это позволяет себе роскошь в то время, когда народ напрягает все силы и т. д. и т. п., ну-ка, полюбуйтесь на них, это еще что такое?

— О, господи, кожанки! — говорит Марко Охальник.

— Трое.

— Трое, господи спаси и помилуй.

— Они не из нашего избирательного округа?

— Нет.

Ни одно из моих предположений не сработало.

Направляясь к джипу, я пустился в размышления о кожаных пальто.

Потомство, одетое в нейлон, перлон, грилон и шерсть, которую будут стричь на лугах и прясть из воздуха, должно знать, что некогда означало кожаное пальто.

Если пальто застегнуто на все пуговицы да еще перетянуто ремнем, из-под него выглядывают сапоги, а зад раздут пистолетом, это значит: «Берегись! Я важный государственный деятель, у меня нет ни желания, ни времени цацкаться с вами, а мрак в моих глазах — это усталость от беззаветного служения родине и народу и тайный груз, предназначенный не для простых смертных».

Если кожанка расстегнута и полы ее волочатся по земле, это наверняка трудяга, что из последних сил тянет какой-нибудь тяжеленный хозяйственный воз, или прикидывается таким.

Если кожанка небрежно наброшена на плечи, то тут возможны два варианта:

1) Если она на плечах крестьянина, значит, кто-то в последний военный год сковырнулся от крестьянского обреза, по собственной инициативе пущенного в дело.

2) Если она на плечах прилично одетого товарища, который держит руки за спиной, это наверняка кто-нибудь из кабинетных руководителей, что ходят пешком только от дома до своего кабинета, а новое пальто берегут на случай съездов, союзных конференций и областных совещаний.

Если надраенная до блеска кожанка на молодом человеке, а дополняют ее шарф, галстук и новые кожаные перчатки, то можете не сомневаться, перед вами сын руководителя, ибо товарищу папе кожанка стала тесна.

Если она на женщине, тогда приходится собственные взгляды на женский вопрос держать при себе, ибо носят их, как правило, боевые представительницы АФЖ[5].

Однако лабудовацкие гости не подпадали ни под одну из этих категорий. Они сильно смахивали на аппаратчиков, которые кожанки берут напрокат в городе, чтоб придать себе весу на селе. А поскольку вообще еще не наступило время ходить в пальто, я сделал вывод, что кожанки для всей троицы — своего рода компенсация за пробелы в их боевой биографии на ее ранних этапах.

Мы поздоровались, пожав друг другу руки и пробормотав ошметки своих фамилий. Они протянули мне письмо, и я сразу почувствовал, что они рассчитывают на него как на психологическую атаку. Республиканский министр рекомендовал их самым уважительным и дружеским тоном. Просил оказать содействие в закупке ореховых пней. Внизу секретарь уездного комитета написал красным карандашом резолюцию: «Нос! Выполнить! Семь!» Я мигом расшифровал: «Кровь из носу, а все выполнить самое большее за семь дней!» На эту любезность секретаря мне оставалось ответить лишь добровольным согласием.

Пока мы наперебой пропускали один другого к пивной, во мне вспыхивали неоновые слова великой идеи. Я не сразу охватил ее целиком, но уже догадывался… От догадки до прозрения один шаг, если, конечно, человек не привык привязывать лошадь там, где ему укажет ага. А я безлошадный, да и возле аги не кручусь, норовя первым поцеловать ему полу и руку и восхититься его мудрым советом, где следует привязать лошадь. Идея быстро расцвела пышным цветом, от которого запахло большими деньгами. Не успели еще гости посвятить меня в свои планы, как я уже имел собственные, естественно тут же решительно оттеснившие все прочие.

Главное, не терять ни минуты — развитие торгового дела не может ждать.

Я повел их в пивную, которую мы переименовали: «Столовая рабочих и служащих. Вперед, товарищи!» Так гласила вывеска, и так было выбито на печати. Официант, услышав скрип тормозов, выглянул в окошко и бросился переодеваться. Ясно, что гости, по старому доброму обычаю, прежде всего зайдут к нему. Когда мы вошли, он прямо за стойкой, скинув гунь, облачался в белую куртку. На мой подмиг он извлек откуда-то чистые стопки и двухлитровую бутыль. Постелил новую скатерть, которую я предназначил только для депутатов и гостей из обкома, если те ненароком пожалуют. В окошечко из кухни выскользнули четыре тарелки с превосходной жареной бараниной под соусом. Мы получили даже зубочистки, солонку и перечницу. Прохвост официант, видать, решил, что перед ним члены правительства или ЦК!