Я диктую. Воспоминания

Маленький савояр был нищим музыкантом. У него не было никого, кто бы его приютил. Детских домов тогда не существовало. Но ему повезло, и он встретился с человеком, которого я тогда считал стариком, потому что на картинках у него была седая борода, а основным занятием его было, если можно так выразиться, бродяжничество.

Вместе с мальчиком, которого он взял с собой, старик брел от фермы к ферме. Спали они чаще всего на сеновале. Иногда он находил на несколько дней работу: ремонтировал что-нибудь или следил за скотиной, но платили ему не деньгами, а миской похлебки для него и его маленького товарища и позволением ночевать на сеновале.

Разумеется, сейчас все изменилось. Но, на мой взгляд, недостаточно.

Как раз в эти дни в газетах, по радио и телевидению много говорят об одном самом крупном французском капиталисте. Даются свидетельские показания его личного бухгалтера, поскольку у этого капиталиста столько разных предприятий, что, помимо их бухгалтерий, ему понадобился бухгалтер для личного состояния и проведения негласных операций.

Бухгалтер, который изобличил своего хозяина в уклонении от уплаты налогов и других махинациях, находится в тюрьме.

А сам промышленник чуть ли не каждый день разглагольствует по радио и телевидению, утверждая, что стал жертвой преступного сговора.

Но его поведение, голос и манера говорить не убеждают. Более того, он вполне мог бы играть бандита в полицейском фильме.

И я невольно думаю о маленьком савояре Гектора Мало и о старике, которые брели от деревни к деревне, разумеется, пешком, потому что машин тогда не было.

«Зима, убийца бедняков».

От всей души надеюсь, что придет день, когда этот стих будет казаться чудовищным преувеличением или шуткой.

Народная литература прошлого века от Эжена Сю до Виктора Гюго и Золя старалась вызвать слезы сочувствия к судьбе бедняков. Еще немного, и литература, а также речи нынешних политиков будут заставлять читателя лить слезы над судьбой крупных собственников и промышленных заправил.

19 октября 1976

Мне вспомнился мой самый сенсационный репортаж. Не знаю, рассказывал ли я уже о нем. Если да, тем хуже.

В то воскресенье утром мне позвонил мой главный редактор и сообщил, что в Брюсселе проездом находится маршал Фош, который направляется через Льеж на восток. Я должен был отправиться в Брюссель и взять у маршала интервью. Но я ничего тогда не понимал в международной политике, и маршал Фош представлялся мне этакой бронзовой статуей, а не человеком во плоти. Я поинтересовался у главного редактора:

— А какие вопросы мне ему задать?

К моему великому изумлению, он ответил:

— Спросите-ка его, не в Польшу ли он едет.

Я не представлял себе ни значения этого вопроса, ни тем более последствий ответа.

Шел дождь, и в Брюссель я помчался в старом макинтоше. Вместе с другими журналистами я дождался на перроне прибытия поезда маршала. Коллеги кинулись к дверям, но офицеры оттолкнули их. Я же, выждав, когда поезд тронулся и начал набирать скорость, вскочил в личный вагон маршала. Впрочем, не совсем в вагон: я прыгнул на ступеньку, но держался вполне устойчиво. Один из офицеров свиты маршала заметил меня в окно. Мы уже отъехали от вокзала, и поезд мчался полным ходом.

Сжалившись надо мной, офицер открыл дверь, и вот я оказался в коридоре; стою, молчу, потому что не знаю, что сказать.

Офицер приказал:

— Стойте здесь.

Я стою в макинтоше и в мокрой шляпе. В вагоне шушукаются. Выглянул маршал.

Не знаю, может, он тоже сжалился надо мной. Во всяком случае, через несколько минут появился адъютант и объявил:

— Маршал уделит вам две минуты.

Едва я оказался перед маршалом, он оглядел меня с головы до ног. Лицо его было бесстрастно, как на всех фотографиях и даже на конной статуе. Он осведомился:

— Что вам нужно?

Шагах в трех-четырех стоял адъютант, готовый выхватить пистолет, если я вдруг окажусь, как тогда говорили, опасным нигилистом.

Я выдавил из себя вопрос, подсказанный главным редактором:

— Господин маршал, вы едете в Варшаву?

Поколебавшись секунду, Фош односложно ответил:

— Да.

Таково было мое первое интервью с одним из великих людей. Вернувшись в Льеж, я не чувствовал гордости. Столько акробатики ради одного слова! И как же я удивился восторгу нашего издателя г-на Демарто! Еще больше я поразился, когда он воскликнул:

— Это же сенсация!

Срочно отпечатали экстренный выпуск. А на следующий день газеты всего мира взахлеб повторяли ответ маршала.

Дело в том, что надо было узнать (но я-то представления об этом не имел), поддержит ли Франция Польшу в любом возникшем конфликте.

Нынешние молодые журналисты куда сообразительней по части вопросов. Я же тогда всего лишь совершил акробатический номер, вскочив на ступеньку вагона, когда поезд набирал ход, и, вероятно, выглядел достаточно безобидно и наивно, так как маршал, в руках которого была в ту пору европейская политика, бросил мне «да», изменившее облик Европы.

6 ноября 1976