Я – дочь врага народа

– За какой ещё фейерверк? – наконец доходит до Губошлёпа её вопрос.

Она поясняет, словно разговаривает с дураком:

– Одноразовый! Который вы называете стихами.

Наконец Губошлёп расстраивается:

– Рано возносишься, голубушка…

– Это – факт, а не возношение! Вы – руководитель, мы – ученики; мы – в публикации, вы – в фавор! Как же – взрастил поэтов! А что такие поэты гроша ломаного не стоят, увы, мало кто понимает… Да таких поэтов те же самые болтуны-хвалители за обедом с кашей слопают и в туалет спровадят… А у человека, глядишь, впустую жизнь прошла: заброшена похвальными грамотами в старый чемодан! Или не так?!

– А как же Маршак, а Михалков? А Маяковский?..

– Ну, во-первых, Маршак и Михалков взращены не вашим серпом и молотом… А если говорить о Маяковском, то не такие, как я, довели его до смерти. А скорее – похожая на вашу, поньмаешь, тенденция… твою мать!

– Ты чего себе поз-воляешь?! – заикается Губошлёп.

Ответно Лиза почти орёт:

– А ты чего ко мне привязался со своими путёвками? Кто ты такой?! Я тебя не знаю и знать не хочу. Щас позову милицию…

– О! – раздаётся рядом вальяжное восклицание. – Иван Архипыч! Здрас-сте! Я иду к вам, да, видать, не вовремя…

Для Лизы сейчас только французского аромата не хватало…

Уходя прочь, она успевает услышать за спиною:

– Это наша бунтарка! Случаются всякие… А у тебя как дела?

– Подборка в «Сибирских огнях» пойдёт в ноябре, – слышит Лиза нарочито громкую похвальбу Галины…

Вспугнутое божество слова не возвращается к Лизе. Оттого под ногами грубеет асфальт, мимо проползают облезлые дома, шмыгают сторонние люди…

Только что была волшебная жизнь – без Губошлёпа, без «французской» Галины… И снова – обдергайка, именуемая платьем, брезентовые тапочки… В руке – тетрадка в клеточку…

И это всё Лиза – в свои 25 лет!

И снова у подъезда ждёт Михаил!

Протягивает ей цветы и ленточкой увязанный пакетик. Лиза почти машинально распускает шёлковую увязку…

Да будь они прокляты – французские духи!

Лиза нервно суёт флакон в карман дарителя, спешит к двери подъезда и, развернувшись на пороге, громко отказывается:

– Не приходи больше! Ты! Ты… А я… – и вдруг добавляет сквозь зубы: – Меня… В детдоме… Воспитатель… Уже полюбил… Не приходи!

Концерт

В Доме культуры завода будет концерт в ознаменование очередной годовщины советской власти.

Лизе вспоминается…

Как-то в одном из детдомов появляется гармонист.

А лето!

Дом – бывший барский. Огромные окна отворены. За окнами – березняк! Дальше – тайга! И синее, синее небо!..

Лизе тогда, за успешное окончание шестого класса, подарена косынка! Ни у кого нет, а у неё – беленькая, в цветочек!

По случаю конца учебного года предстоит праздничный обед с самодеятельностью!

Гармонист готовит концерт. Старается. Но морщится, хотя понимает: с ребятами никто никогда не занимался. Ещё и стесняются…

Тогда он в комнату занятий приглашает ребят по одному. Опять недоволен: певуны никудышные…

А у Лизы в голове проявляется нечто новое, его нужно запомнить! Она больше ни о чём не может думать, потому досадует – на фига ей это пение! Но заставляют… А в ней без конца повторяется:

Тайга вековая!
Сосна к сосне
Вершины свои в облака вонзили…
Не здесь ли пульсирует в полусне
Лохматое сердце чалдонской Сибири?
Не здесь ли былины безмолвные спят?
Не здесь ли забытые тайны уснули?
А сосны над ними стоят и стоят
В бессменном почётном своём карауле…
Карауле, карауле…
В бессменном… почётном…
Ни звука!
Но! Чу!

Кажется, получилось:

Дальний куст задрожал —
Трусливую птаху встревожил собою…
Не древний ли там человек пробежал
И затаился за старой сосною?!

Получилось!

Душа её ликует! Ей мало в груди места! Она рада сейчас полыхнуть даже песнею, как полётом… Откуда только голос берётся? Гармонист ошарашен…

В окна заглядывают ребята… А в словах Лизиной песни, заученной от бабушки, пылает пожар, в котором высвечивается обезволенный завоеватель мира:

Шумел, горел пожар моско-овский,
Дым расстилался по реке,
А на стенах вдали кремлё-овских
Стоял он в сером сюртуке.
И, призадумавшись, вели-икий,
Скрестивши руки на груди,
Он видел огненное мо-оре,
Он видел гибель впереди…

Гармонист сливается с гармошкой, наперекор состоянию Наполеона, блаженствует, закатывая глаза и шевеля губами…

Не помня двух строк, Лиза не смущается, озвучивает их только голосом и дальше поёт: