Я – дочь врага народа

Литобъединенцы встречаются по пятницам. В квартире и вовсе нет никому заботы о её летии… В одной из комнат – баба Ханя с дедом – добрейшим Мокеем-паркинсоном, в другой – затюканная мужем-пропойцей сорокалетняя старуха Нюся. С нею бы можно посидеть-потолковать, но у Лизы от жалости к ней закатывается сердце – хочется задавить её рыжего, кудреватого Толяна.

И всё-таки хорошо родиться ранней осенью! Всё поспело! Кругом переливается, трепещет, стелется под ноги природное золото!

Угоститься бы чем в такой день, но… Хотя… Дома, в тумбочке, ожидает Лизу кусочек солёного сала, горбушка хлеба и пара зубчиков чеснока.

«Щас приду, натру горбушечку и… с салом!» – думает она, шагая после работы домой.

Издали видит распахнутое окно своей «ванночки»; не может вспомнить – закрывала или нет? Решает, что сама – разиня. Однако не только окно, но и дверь её каморки оказывается распахнутой.

Квартира, несмотря на сквозняк, воняет водкой и прелью немытого мужика. В полую дверь видно, что на её кровати лежат чьи-то кирзовые сапоги.

При осторожном приближении хозяйка видит: вставлены в сапоги худые ноги в трико пузырём, которые уходят в тощую задницу, задница сужается в хребет, добавляется куриной грудкою и кадыком. Остаётся добавить стриженую головёнку с розовыми ушами, которые желают напомнить Лизе детдомовского директора – Штанодёра.

По полу каморки пораскиданы рукописи и фотографии…

Лиза в недоумении озирается.

Баба Ханя с порога кухни манит её к себе.

– Это нашему внучку по смерти Сталина амнистия вышла… – шепчет она. – На двадцать лет забирали… И… На вот! Явилси! Надеялись – до его приходу прибраться… Как теперь доживать?.. Они тут с Нюськиным Толяном разом снюхались… Вишь вон – как нажрался… Толян-дурак доложил ему про то, что в ванночке девка красивая живёт… Он сразу велел нам с дедом в комнату нашу даже не заглядывать: с тобою собралси там поселиться. А меня с дедом к тебе, сказал, перекидает… Ишь вон… Уже и спать у тебя завалился… Вызывали Петра-участкового; тот сказал: убийства нету, кражи нету, а так – сами разбирайтесь… Вот мы и высиживаем тут, тебя дожидаемся. Чё делать станешь?!

В кухне за столом дед Мокей – трясётся и плачет…

Тем временем Лиза думает про спящего «жениха»:

«Этот “Штанодёр” сволотнее Цывика будет!..»

А впереди – осенняя ночь! Шесть вечера – на улице уже свежо… Однако ночевать Лизе что в подъездах, что на парковых скамьях – не в новинку…

Лиза не хочет ни с кем связываться. Она молча направляется к выходу.

Баба Ханя, в спину ей, плачет:

– Ты чё ж это?.. Куды ж ты?.. Нам-то чё теперь остаётся?..

– Я сейчас уйду, а вы его минут через пять разбудите – скажите, что в милицию пошла…

Просыпается Лиза на скамье недалёкого сквера от собачьего лая. Перед ней два милиционера: молодой и в возрасте. Первый хватает её за шиворот, при этом сообщает второму, который на поводке держит овчарку:

– Не-ет. Вроде не пьяная…

– Да уймите собаку! – требует Лиза. – Нашли пьяницу!

Сторонясь пса, она отряхивается от напавших кленовых листьев и ехидно хвалит блюстителей порядка:

– Это хорошо, что вы меня «поймали». Пойдёмте, – зовёт, – со мною. В квартире у нас непорядок…

Но «жениха» дома не оказывается.

Старикам удалось его напугать, но сами они всё ещё сидят в кухне.

– Про вас, родимые наши, как сказали ему, так холера его куда-то унесла, – поясняет баба Ханя служивым, которые, не находя причины задерживаться, тут же пропадают в ночи.

Старики решаются пойти к себе.

А Лиза вспоминает о хлебе с салом. Однако тумбочка пуста…

Лиза укладывается, но не успевает путём задремать: квартира полнится пьяными матерками и женским визгом…

Лиза, похватав одёжку, прыгает через подоконник на улицу. Какое-то время она бродит поодаль от дома, прислушивается… Потом приближается к окну комнаты стариков.

Ей виден дерматиновый диван, на котором что-то шевелится, укрытое простынёй. Лизе хочется понять происходящее. Она не замечает, как сзади к ней подкрадывается хмельной сосед – Толян. Он хлещет её наотмашь ниже спины; хохоча, говорит:

– Подглядываешь, лярва?! Самой давно пора…

Что ей давно пора делать самой, объявляется Толяном с такой стервозностью, что Лиза чует вонь падали, которая, в страстях, может навалиться на неё, как Цывик… Сам же Толян в малом свете луны видится ей поросшим зелёной плесенью…

Лизе остаётся только удирать от всей этой зелени и затхлости.

Она вновь оказывается на парковой скамье…

На рассвете идёт домой, заглядывает в окна. Старики ночуют в кухне на полу.

Оконным ходом Лиза проникает в свою келью. Но уснуть ей так и не удаётся. В дверь квартиры стучат.

Появляются те же двое с собакой…

Оказалось, что к полуночи Толян уже валялся убитым в пьяной драке у подъезда соседнего дома.

Заподозренного в преступлении соседа-пришельца находят за оконной шторкою в комнате стариков.

Молодой мент пристёгивает его наручниками к себе и уводит. Пожилой, только не силой, принуждает Лизу следовать за ним.

– Сколько тебе лет? – по дороге спрашивает он.

– Сегодня девятнадцать, – получает ответ.

– О! Поздравляю!

– Спасибочки…

А он и желает спросить:

– И не тошно тебе с такими…