Я догоню вас на небесах (сборник)

Расчистили место. В лакированный паркетный круг вошла внучка Олега Даниловича, девочка лет девяти, в его победном спецпиджаке. Орденов на пиджаке и медалей было — сплошь.

Людочка обтянула пиджаком свою маленькую круглую попку, повихлялась и заперла разнузданно:

Нам медали эти дали,
Что воров мы не видали,
Свою землю не жалели —
Громко пили, вкусно ели…

Людочка опять повиляла попкой.

— Кошмар, — сказал Шарп громко. — Она же дитё.

Людочкина мама навесила над Шарповой головой свои ароматные наливные груди.

— А правда, — сказала она. — Правда глаза колет. А, Вениамин Борисович, сознайтесь — колет? Сейчас и по телевизору об этом показывают. Даже в «Утренней почте».

— Горько! — заорал зять Алик и принялся стрелять в гостей из пальца: — Ду-дых… Ду-дых…

Старушка-инженю смеялась — дрожала, как кофемолка. Раззолоченные старухи-гиппопотамши отодвинулись от нее, поджали губы. Их ухоженные мужья потупились.

— Сжечь, — сказал зять Алик.

Тут поднялся Олег Данилович, издал звук засорившейся водопроводной трубы и рухнул на стол в севрюгу, икру, языки, белужий бок и фаршированного язя.

Внучка его завизжала. Запуталась в пиджаке. Упала затылком о паркет. Ее мама ногой отшвырнула пиджак в прихожую, подняла дочку и, приговаривая с прихрюкиванием: «Мы их… Мы их…» — понесла дочку в соседнюю комнату.

Виктор Иванович подумал тоскливо, что медаль лауреатская, полученная за участие в разработке передатчика на сверхдлинных волнах, лежит сейчас в винном соусе.

Вокруг Олега Даниловича сгрудились сыновья и гости. Шарп командовал: «Осторожно. Инфаркт. Кладем на диван. Позвоните в „Скорую“. Снимите закуски с лица».

Виктор Иванович вышел в прихожую.

На полу валялся пиджак. У телефона стоял зять Алик. Вместо «инфаркт» он кричал: «Кандагар! Саланг! Гиндукуш! Каранты!» Виктор Иванович отобрал у него трубку, объяснил все диспетчеру и назвал адрес. Он погрозил кулаком зятю Алику. Но вместо Алика стояла старушка-инженю. Она с тоской и смирением держала пиджак в руках. Алик, вытянув ноги, сидел на подзеркальнике.

— Сколько лет мы отдали пиджакам, — сказала старушка.

Пиджак шевельнулся. Старушка пискнула, как мышка, выпустила его из своих лапок и шустро выскочила в коридор. За ней выскочил Виктор Иванович. Алик вылетел. Красный, с натрепанными ушами.

Величественно выплыл пиджак. Он был раздут. Он звенел. Требовал почтения к себе. Угрожал чем-то жутким.

Коридор длинный-длинный — ось через весь дом, от торца до торца. Пол дощатый, крашеный. Блестит. В тридцатые годы архитекторы разработали эту ось как символ грядущего рая.

Старушка оттолкнула пиджак кулачком, выскользнула на лестницу. Пиджак надвинулся на Алика. Алик перепрыгнул его головой вперед с последующим кувырком. Помчался по коридору в противоположный торец. Пиджак надвинулся на Виктора Ивановича. Виктор Иванович поднырнул под него, касаясь пальцами пола, и побежал. Он видел, как Алик выскочил в окно.

Именно тогда он понял, как просто шагнуть с тридцать пятого этажа в спасительную пустоту. Там только вечность. Только свет. Только небо.

Он легко вспрыгнул на подоконник. Будь у него пистолет, как у сына Сережи, он выпустил бы всю обойму в пиджак. И… Смерти нет! Тем более для молодых. Есть мгновенный безболевой переход из жизни в послежизнь.

Под окном была куча песка. Именно в ней сидел Виктор Иванович. Песок был влажным. Мусорным. Зять Алик заворачивал за угол дома с криком: «Кандагар!» Над Виктором Ивановичем в окне второго этажа стояла Настя в отцовском пиджаке.

— Ну, вы молодец, дядя Витя, — говорила она. — Я бы тоже скакнула. Мне нельзя. Я на пятом месяце.

— Почему ты не возле отца? — сурово спросил Виктор Иванович.

— Я там лишняя. Там сейчас братики. Золовки. Да вы не беспокойтесь. Ничего с ним в данный момент не сделается — его на Гертруда выдвинули. — Она передернула плечами, медали и ордена звякнули разом, будто сомкнулся капкан.

— Борьку моего убили… — плакал Шарп. — Я все не говорил тебе, чтобы не бередить. Уже больше месяца, как Наташка мне телеграмму отбила. Борьку моего…

Виктор Иванович думал: «Наверное, и Борька ушел туда, в белые облака, минуя смерть и боль…»

Шмель

Лидия Павловна была высока. Хороша. Но мужики ее не любили — рванутся к ней, как быки, заломив хвост, и тут же остынут. Ходят рядышком, щиплют траву. Она и замужем была полгода. Муж ушел к маме. Сказал, что возле мамы трава сочнее.

В последнее время яркость щек Лидии Павловны поуменьшилась, вкус в выборе грампластинок подвинулся в сторону элегического. Только рояль. Только альт. И меццо-сопрано.

Каково ей было в таком состоянии выслушивать отца-генерала. Его слова:

— Роди! Немедленно. Тебе квартира куплена не для мечтаний. Объясняю: ребенок никогда не мешал женщине выйти замуж. Наоборот. Не усмехайся.

Лидия Павловна не усмехалась. Она улыбалась жалкой виноватой улыбкой.

Играла скрипка. Где-то далеко.