Я — «Дракон». Атакую!..

Я вылетел в указанное место в паре с Сеней Самойловым. Данные Моргунова подтвердились. В тот же день, взяв на борт По-2 командира 278-й истребительной авиадивизии полковника К. Д. Орлова, решил проверить, пригоден ли участок для работы наших боевых машин.

Долго, помню, кружили, выбирая место для посадки маленького самолета связи. Кое-как все же приземлились. Осмотр площадки показал, что немцы намерены были перепахать ее полностью и заминировать, но, видно, не успели: танки генерала Обухова помешали.

К исходу дня аэродром — помогло местное население — был готов принять наши истребители, и 43-й авиаполк перелетел под Сморгонь. На следующий день уже и вся 278-я дивизия базировалась там. Как выяснилось, вспашку аэродрома немцы поручили местной трактористке (запомнил ее фамилию — Бруквина). Встретились с нею.

— Я же понимала, для чего фашисты заставили меня пахать — чтоб наши под аэродром не приспособили, — сказала нам эта мужественная женщина-белоруска. Рискуя жизнью, она создавала лишь видимость, что вспахивает грунт, а на самом деле, подняв плуг повыше, только снимала с его поверхности дерн.

Так, довольно быстро восстановив выведенные из строя места площадки, мы начали боевую работу, и я с уверенностью могу сказать, что полевой аэродром под Сморгонью также внес свой достойный вклад в разгром противника в дни нашей наступательной операции.

В те дни в 43-м полку побывали два поэта — Сергей Михалков и Эль-Регистан. Михалков, известный автор «Дяди Степы», и сам-то высокий, тонкий, а Эль-Регистан — буквально ему по пояс. Пилоты звали их между собой Пат и Патошон. Так вот, заехали поэты на этот наш дорожно-полевой аэродром, побеседовали с летчиками, и загорелся Михалков слетать на истребителе, да не куда-нибудь, а в бой! Просьба, понятно, вызвала смех! Дело в том, что с таким ростом, как у него, копченую колбасу с потолка хорошо снимать, а не на истребителе летать. Спрашиваю Михалкова:

— Ноги-то и голову куда денешь?

А он опять за свое: чтобы красиво да правдиво писать о летчиках, нужно хотя бы раз побывать в воздушном бою или слетать на штурмовку. Что делать? Ладно, думаю, проведем поэта, запутаем как-нибудь.

Вечером собрались во время ужина, и я как можно серьезней сообщаю Михалкову:

— Сейчас инженеры опускают сиденье на три дырочки ниже. Утром примерим: если голова укроется в кабине самолета — летим в бой!

Михалков обрадовался, засуетился:

— Ну так я пораньше спать лягу. Надо собраться с силами.

— Правильно, — соглашаюсь с ним. — Заканчивай ужин и лезь на печку.

Михалков послушно последовал моему совету, а утром чуть свет гляжу, на аэродром бежит.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Готово?

— Так точно, — отвечают ему, хотя — и смех и грех! — никто ничего и не думал делать. На истребителе Як-76 позади летчика было одно место, но вот сиденье на машине переместить было невозможно. Как это объяснить высокому гостю?..

Короче, сохраняя торжественность момента, на Михалкова натягивают парашют, застегивают парашютные замки, на всякий случай поясняют, как дергать кольцо, сколько секунд тянуть, не раскрывая парашюта, как приземляться — мало ли что в бою может случиться. Ведь и наших сбивают… Поэт Михалков слушает внимательно, со всеми соглашается и лезет в кабину.

Залез. Я наблюдаю, что будет дальше. А дальше тут же все стало на свои места. Голова поэта торчит выше фонаря, кабина не закрывается — какой еще воздушный бой!

— Вылезай, — говорю, — прилетели! Михалков вылез, парашют с него сняли, он посокрушался немного, но быстро и легко успокоился, заключив, что голову рубить жалко — шапку не на чем носить будет.

Это мнение с Сергеем Михалковым я вполне разделял — на том его боевой вылет и закончился.

Однако, коль речь зашла о поэтах, назову еще одно имя — имя поэта, чьи стихи наше национальное достояние. Это Марина Цветаева.

Я не считаю себя крупным знатоком поэзии, хотя поэзию люблю. Возможно, и сейчас не завел бы разговор по этому поводу, да поводом к разговору послужила судьба одного бойца — сына Цветаевой, павшего на ратном поле смертью храбрых за свободу и независимость Отечества в дни операции «Багратион».

Да, Георгий, сын Марины Цветаевой, рядовой 437-го стрелкового полка 154-й стрелковой дивизии, был одним из тысяч тех парней, кого мы прикрывали в своих боевых вылетах над белорусской землей, кто под ударом пуль и снарядов полз со своим ППШ, сровнявшись с землей, бросался по призыву политруков в атаку, а когда требовалось, стойко и мужественно принимал смерть — как принял ее, выдержав зверские пытки, рядовой 77-го стрелкового полка Юрий Смирнов.

Сохранились письма Георгия с фронта — ценные свидетельства о тех давних днях, последние его письма. Вчитайтесь, вдумайтесь в бесхитростные строки солдатских треугольников — они не нуждаются в комментариях.