Я — «Дракон». Атакую!..

«…Вам полет запрещается. Вылет завтра в 6.30 утра. Об исполнении доложить немедленно после посадки» — так заканчивалась эта телеграмма, не допускающая рассуждений, сомнений, оговорок, как и любой военный приказ. А задуматься между тем было над чем, и я, срочно вызвав к себе в землянку штурмана, инженера, начальника штаба и начальника политотдела корпуса, предложил немедленно изучить обстановку и начать планировать боевой вылет.

— Листовки-то где? — спросил у начпо Ананьева.

— Только что привезли — целая машина, — ответил он.

— А ну давай-ка почитаем.

Ананьев достал из кармана куртки листок бумаги, на котором было отпечатано по-немецки: «Истребители с красными звездами над Инстербургом!»

— Да, это политический момент, — сказал я и призвал к подготовке вылета отнестись очень внимательно.

Дело в том, что полет предстоял на предельную дальность. По предварительным подсчетам, горючего в баках истребителей могло хватить, чтобы долететь до цели и вернуться обратно, но при условии, что не будет ветра. На большой-то скорости ветер — серьезная помеха.

Рассчитали профиль полета, всю его программу. Все старались предусмотреть, все учесть, чтобы горючего как-то сохранить побольше: самолеты выстраиваются в линию, дозаправляются — под пробку! — и взлетают прямо с места, собираясь не над аэродромом, а уже на маршруте — без всяких маневров. Прикрывать их решили на самолетах Як-7б до боевого радиуса полета — дальше летят одни.

Задумались, кто поведет группу. Я назначил командира эскадрильи из 43-го истребительного полка А. Д. Осадчиева. Сильный был пилот, знал его по Кубани: вместе летали не раз на штурмовку аэродрома противника под Анапой. Не сомневался в нем — справится с любым заданием.

Однако как работать над целью всей группе? Ведь предполагался всего один заход — и домой. Тут уж не должно быть никаких осечек. Прикинув все, решили так: на Инстербург заходить с севера, оттуда немцы никак ждать не могут — и так-то как снег на голову! С высоты 3000 метров пологое пикирование до 500 метров, сброс бомб, затем удар из пушек и пулеметов, а на выходе из атаки раскидываем листовки.

Все вроде бы продумали, все предусмотрели. Осталось только решить, как везти эти листовки, как их бросать? Истребитель ведь не транспортный самолет, не бомбардировщик. На нем бомболюка нет, бомбодержатели заняты, а в кабину летчика много ли возьмешь.

— Думайте, братцы, думайте! — торопил я инженеров. — Не руками же, в самом деле, разбрасывать.

Минут через сорок в землянку радостно вбегает взволнованный начальник политотдела.

— Нашли! Нашли!

— Что нашли? — спрашиваю.

— Да способ нашли, как листовки пристроить.

Гляжу, за Ананьевым кто-то стоит.

— Вот, комсомолия придумала! — Начпо подталкивает ко мне паренька в технической куртке, и я узнаю в нем техника самолета Гладкова.

— Ну так рассказывай, что ты придумал, какая у тебя идея родилась?..

А идея оказалась простой и смелой. Гладков все листовки предложил уложить под щитками-закрылками самолета, между нервюрами крыла. В полете, при выпущенных закрылках, они отсасываются потоком воздуха и разлетаются. Действительно, все гениальное — просто!

Для гарантии комэск Осадчиев поднял боевую машину в воздух, промчался над аэродромом, и вдруг — уже вслед ему — в лучах заходящего солнца вспыхнуло мерцающее облачко. Это вылетели листовки из-под щитков-закрылков. На земле после посадки я осмотрел самолет, убедился, что в нем ничего не осталось, и предложение техника Гладкова утвердили.

В 22 часа 00 минут я доложил командующему армии о готовности группы приступить к выполнению задания. При этом оговорился, что при встречном ветре больше трех метров в секунду или хотя бы при боковом ветре горючего на самолетах не хватит, следовательно, задание выполнять будет нельзя. Ответ последовал не сразу, но достаточно однозначный, обсуждений не допускающий: «Полет выполнять в любую погоду! При выработке горючего — посадка на фюзеляж».

Признаться, такого задания я еще ни разу не получал: целую эскадрилью приземлять на брюхо! (Пилоты так называли вынужденную посадку на фюзеляж самолета, без шасси.) Решение, конечно, смелое, и объявлять его на сон грядущий я никому не стал. Пусть, думаю, отдохнут бойцы без лишних тревог. Утро вечера мудренее, утром, решил, и скажу.

Не знаю, как эскадрилья, которой предстояло лететь на задание, а я в ту ночь спал беспокойно. Да спал ли вообще? В голове путались, сумбурно перескакивая с одной на другую, разные мысли. И то сказать, три года войны — три года мы мечтаем о том дне, когда наконец наши боевые маршруты пойдут не над деревнями Сосновками. И вот завтра предстоит полет, которым мы напомним немцам, как двести лет назад, в Семилетнюю войну, шли на столицу Пруссии. — Кенигсберг русские полки. Подступало гордое солдатское счастье: мы пройдем над землей врага!..

Утро погасило звезды. Туманная дымка рассеялась, небо прояснилось, и легкий неуловимый трепет пронесся над аэродромом. Священные минуты перед боевым вылетом…