Сам воздушный бой — это страшная, напряженная карусель. Там с огромным трудом можно понять, где свои, а где противник. Вот Батюк Саша даже столкнулся с Ла-5 в бою. В том бою с нашей стороны были мы на «яках» и летчики из 523-го полка на Ла-5, а с немецкой и «Фокке-Вульфы-190», и «мессершмитты». Такая ватага! Восходящие фигуры, боевые развороты, перевороты. Каждый стремится зайти в хвост. В это время может попасться другой самолет — даже наш. Я в воздушных боях больше всего остерегался своих, смотрел, чтобы не столкнуться или чтобы в меня не врезался. Мы проскакивали в 5 — 10 метрах друг от друга. Иногда в 100 метрах, но скорость же огромная! Бои велись на вертикали, редко на виражах. У «яка» самый сильный маневр — на вертикали. Это на И-16 бой велся на виражах, поскольку у него скорость маленькая, зато радиус виража в полтора раза меньше, чем у «мессершмитта».
Помню, в декабре 1943 г. в районе Ельни, на Смоленщине, мы шестеркой сопровождали шесть Ил-2. Атаковали нас «мессера», и завязалась карусель на вертикалях. Я уже заходил в хвост «Мессершмитту — 109», когда увидел, что в хвост моему ведомому Раменскому пристраивается «мессершмитт». И хотя у меня была отличная позиция для атаки, но я бросил преследуемого «мессера», чтобы выручить своего ведомого. Отвернул — и пошел навстречу. Он увидел, что я ему выхожу в лоб, и тоже пошел навстречу. Высота полторы тысячи метров. Я его ловлю в прицел, нажимаю гашетку, и в это время он меня тоже поймал и очередью обрубил левую плоскость. Самолет переворачивается и начинает падать. Бензин выливается, а двигатель работает. Загорелся. Открыл «фонарь», начал вылезать, с трудом в этом хаотическом падении отделился от самолета. Дернул за кольцо, открыл парашют. И приземлился в снег. Недалеко идет стрельба, но по мне не стреляют. Самолет мой где-то упал. Слышу шорох, и меня накрывают наши пехотинцы: «Ты кто?» — «Старший лейтенант, летчик». — «Ой! Мы видели. Это страшное дело — воздушный бой. Как вы там можете летать?! Мы тебя за немца приняли, его самолет недалеко упал».
Доставили меня командиру роты — я все рассказал, солдаты подтвердили. Выпили спирта с командиром роты. Он дал лошадь, санки и сопровождающих, которые отвезли меня в деревню. На следующий день за мной из полка пришла машина.
—
Да… труднее чем штурмовиков — это только начальство в боевом вылете сопровождать. Был у нас начальник ВСС (воздушной стрелковой службы) полка майор Калашников, 1910 года рождения. На земле такой «истребитель» — всех немцев посбивает! А летать с ним сплошная морока. Летал он ведомым — прижмется ко мне вплотную, метров на 50, чтобы его прикрывали другие самолеты и в случае атаки «мессера» не достали. Слава богу, летал редко. Да и командир полка Когрушев[52]
тоже летал редко. Был у нас такой старший летчик в звене Алексея Духанина Павел Воробьев. Он говорил, как Чапаев: «Командовать полком смогу. Командовать авиадивизией смогу. Командовать авиакорпусом, наверное, смогу. Чтобы командовать воздушной армией, должен подучиться. А вот командовать эскадрильей не смогу». Эскадрилья — это костяк любого авиационного соединения! От командира требуется найти цель, не потерять своих ведомых и прикрываемую группу, если летишь на сопровождение, надо в воздухе не только самому вести воздушный бой, но еще и управлять им, при перелетах не терять ориентировку. Это самая ответственная должность в истребительной авиации!Сначала мы летали на Як-1, потом на Як-7, а в конце 1944 года наш полк получил Як-9л, истребитель-бомбардировщик, бравший на внутреннюю подвеску 400 килограммов бомб. Сначала получили эскадрилью самолетов «Малый театр фронту», а чуть позже эскадрилью «Москва».
Вот на нем летать — это тяжелая работа. Ведь самолет не бронированный, а нам все время давали аэродромы штурмовать, которые немцы прикрывали зенитками и истребителями.