Я дрался на истребителе

— Я — да. Некоторые летали без орденов. Помню, жарко было, а нам надо перебазироваться. Один из летчиков положил гимнастерку с орденами в кабину, а при заходе на посадку, когда он фонарь открыл, ее вытащило. Потом, когда война закончилась, восстанавливать эти ордена — ужас! В начале марта к нам пришел Аполлонии Коля. Я хорошо помню, что на груди у него висела Звезда Героя. Нам только странным показалось, что он ее то снимал, то надевал. Ты говоришь — он не Герой Советского Союза?! Теперь понятно… Тогда возникли подозрения, но он был старше нас, как он представлялся, «герой Балтийского неба», и спрашивать его было неудобно.

— Кого сложнее сбить: истребитель или бомбардировщик?

— Истребителей было сложнее сбивать, у бомбардировщика маневренность меньше. Из истребителей все-таки тяжелее сбить «Фокке-Вульф —190». У него скорость больше, маневренность лучше, вооружение лучше, чем у «мессера». Впереди у него двигатель воздушного охлаждения — это почти броня, и сзади броня.

С немецкими бомбардировщиками приходилось вести бой только один раз — мы их атаковали на аэродроме на взлете. Тогда ходили на свободную охоту четверкой. Это хорошая работа. Набираешь высоту 5 — 6 тысяч. Ходишь, высматриваешь. Отвечаешь только за себя, а когда прикрываешь, не дай бог собьют кого из группы — будут разбирать, как да почему. Правда, обычно летчиков командиры в обиду не давали…

— Что такое «групповая победа»?

— Групповой считалась победа, если самолет был сбит в результате атаки нескольких летчиков. Допустим, сначала его атаковал я, а следом мой ведомый. Но ты знаешь, мы тогда значения этому особо не придавали. Вылетаешь на задание, а в душе думаешь, что не вернешься. Поэтому летные книжки мы не проверяли — смертники были. С собой только пистолет и патронов россыпью в карман, чтобы, если собьют, можно было пробраться к партизанам. Уже после войны я смотрел документацию. Велась она безобразно, поскольку никто из летчиков ее не контролировал. Многое не дописывали, много неточностей, что-то упущено. Адъютантом эскадрильи, который должен был по должности вести документацию, у нас был Фролов, бывший летчик. Никто его никогда не проверял. Что он пишет там? Были ли приписки? Мы себе ничего не приписывали.

— Как воспринимали получение задачи?

— Переживания перед полетом были, но не мандражировали.

— Были ли какие-то приметы?

— Я, например, никогда не брился утром перед вылетом, а многие брились. Я же только когда боевая работа кончается, обычно вечером или чуть раньше, если погода плохая. Приезжаешь к месту жительства, побреешься — впереди ужин, танцы, 100 боевых грамм.

Амулетов у нас в полку я ни у кого не помню.

— Какие взаимоотношения складывались с техническим составом?

— Техники, механики — очень переживали за летчиков, всегда ждали возвращения с боевого вылета. Надо сказать, обслуживание самолетов было отличное. Я своего механика, старшину Садовникова, до сих пор помню. Такой работяга! Как-то я прилетел — пробиты плоскости, стабилизатор поврежден снарядом. За ночь восстановили самолет! Инженер эскадрильи был Богданов Гриша. Это такой трудяга! Так что отношения были самыми дружескими.

Взаимоотношения с БАО были в основном неплохие. Но иногда с ними дрались.

— Расскажите о своем последнем боевом вылете.