Я дрался на Т-34. Третья книга

– Когда начали строить землянки?

В начале января. Мы поняли, что без землянок погибнем. Во-первых, надо куда-то девать раненых, надо кухню содержать, радист чтобы где-то сидел. Обогревали их маленькими кострами, над которыми вытряхивали свои гимнастерки. По всей землянке треск от вшей стоял! Ноги грели. Помню даже, у одного сапоги загорелись. Для освещения жгли телеграфный провод в смолистой обмотке.

– Какое ваше отношение к финнам?

С первого дня плохое. Была злость, хотелось им мстить за наших погибших бойцов. Надо сказать, что финнов мы почти не видели – они в лесу, на деревьях сидели, стреляли. Но звери были, иногда хуже немцев. Они варварски уничтожали раненых. Был один случай. Взяли раненого финна в плен, ему сестра перевязку делала, а он ухитрился выхватить у нее скальпель и ударить ей в живот. И еще был случай, когда финны взяли нашу медсестру в плен, привязали ее за ноги к молодым березам и разорвали.

Надо сказать, финны имели маленькое преимущество перед 18-й дивизией. Эта дивизия была больше чем наполовину укомплектована карелами, которые не знали русского языка. Мы их тоже не понимали. Так, финны, пока мы в окружение не попали, подъезжали к нашим кухням, подставляли котелок, им наливали щи с салом. Они отъезжали метров на пятьдесят и начинали по нашей кухне из своего «Суоми» стрелять. Кругом лес, разрывная пуля попадала в дерево, взрывалась, и не поймешь, откуда стреляют.

– Вы чувствовали моральное превосходство финнов над вами?

Мы чувствовали их уверенность.

– Что можете сказать про финскую пропаганду?

Все время требовали, чтобы мы сдались. И в рупор кричали, и прокламации бросали: «Сдайся, русский! Не верьте коммунистам. Мы вас всех пощадим». Мы рвали листовки – все это казалось неправдой, но некоторые верили и, наверное, перебегали, но я не видел.

– Наши пленные к вам обращались через громкоговоритель?

Финны в плен не брали, они всех уничтожали. Если даже кто попадал к финнам в плен, так мы знали, что его убьют.

– Убитых хоронили?

Под снег клали, так можно сказать. Сил не было лопату держать. Клали под снег… Жуткая вещь – Финская война. Мы не были к ней готовы. Наше руководство даже не подумало о том, зачем пускать танки на Карельский перешеек, когда там леса, болота и озера? Там нечего было делать танкам.

Наш 224-й разведывательный батальон прикрывал отход 18-й дивизии.

17 февраля я был ранен в руку осколком. Нас, раненых, собралось около двадцати человек. Мы поняли, что ничего больше не сможем сделать, что там бесполезны, сказали ребятам, что будем только мешать, и пошли. Поначалу командовал нами лейтенант, но он умер по дороге.

Шли обычно ночью, наугад. Брали ориентир и шли, не сворачивая. Решили так, что дорога куда-нибудь да выведет: или к финнам, или к нашим. Настроение было ужасное. Некоторые говорили, что нас все равно расстреляют. Другие говорили, что лучше идти по одному, а то если финны увидят целую группу, то уничтожат. Нам повезло – с финнами мы не столкнулись, хотя несколько раз финскую речь слышали и приходилось сворачивать с дороги, обходить. Где-то через неделю мы вышли на берег Ладожского озера. Тут уже полегче стало, а то приходилось идти по задницу в снегу, еле ноги вытаскивали. Питались чем попало: даже сырое мясо павших лошадей ели. Тут холод помогал. Один раз нашли сумку с провизией, которую кто-то потерял. Дней через одиннадцать-двенадцать мы, оставшиеся в живых человек пятнадцать, вышли к своим. Вышли с оружием – у меня, как и у всех танкистов, в валенке был «наган».

Первые несколько дней нас кормили по чайной ложке. Сразу много есть нельзя – будет заворот кишок. Потом нас поодиночке допросили особисты. Они потребовали, чтобы мы ничего никому не рассказывали, ни слова не говорили о том, что были в окружении, как там питались. Говорить, что все у нас было хорошо, вышли как раненые. Угрожали, что в противном случае нас посадят. Они очень боялись, что мы скажем правду. Все время говорили одно и то же: «Никакого голода, никакого окружения у вас не было».

Через несколько дней меня эвакуировали во Владимир. Там меня положили в госпиталь, а по излечении дали 10 суток отпуска.

Я вернулся в Московский военный округ, в 229-й танковый полк, который стоял в Сычевке Калининской области. Что интересно, когда я прибыл в 229-й полк, ко мне подошел заместитель командира полка полковник Волошин, говорит:

– Ты где, Тверской, родился? Это очень редкая фамилия.

– Я родился в Киеве.

– Ты меня не знаешь? Я твой двоюродный брат.

Из Сычевки через три месяца полк перевели в Гомель. А вскоре меня демобилизовали. Нас, участников Финской войны, в полку было несколько человек, и всех демобилизовали раньше срока. По-видимому, был приказ…

Я не знаю, чтобы за Финскую кого-то наградили. Свою первую награду, медаль «За отвагу», я получил за Великую Отечественную войну. В первый же месяц.