Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945.

Он заслуженный летчик-штурмовик, воевал с 1941 года, Герой Советского Союза. Призвали его в свое время из гражданской авиации (у него, между прочим, был значок «миллион километров»), и как чело­век он замечательный был... Но очень мягкотелый — не был он командиром, строго говоря. Сугубо граждан­ский человек. Я не помню, чтобы он у нас летал на бое­вые задания на истребителе, и на его самолете летали другие летчики, поскольку этот Як-9 был приписан к звену управления.

Когда самолет нам передавали, приехала целая де­легация и среди них председатель колхоза. Беляев вы­звал меня к себе после вручения самолета и говорит: «Тихомиров, прокати товарища». Сели мы в По-2 — он все-таки тихоходный, и я его «прокатил». Помню, всю кабину мне этот колхозник уделал, вышел весь бе­лый — «Не надо мне ваших полетов».

—  Говорят, в наших частях был большой уро­вень аварийности из-за летчиков-новичков?

—  Не совсем так. Видите ли, аварийность не связа­на напрямую с молодостью летчиков. Во время войны случайного было много, как повезет. Один из легкой ситуации не выберется, а другой в самых нечеловече­ских условиях жив останется. Вот, например, Юмашев, Герой Советского Союза, летом 1943 года, когда я еще переучивался на Як-1, летел на УТ-1 и упал с 30 мет­ров — погиб [Возможно, какая-то неточность. Оба известных ГСС Юмаше­вых — герой перелета в Америку и адмирал — пережили войну].

В другом случае один старший лейтенант из 3-й эс­кадрильи на Як-7 упал всего с пяти метров, и его само­лет взорвался. От самолета ничего не осталось, дума­ли, что и от пилота ничего нет. Я как раз на тренировоч­ных полетах тогда был, Як-7 заправляли у старта, и я рядом прохаживался — ближе всех к месту был, рань­ше всех подбежал. Подбегаю, смотреть боюсь — а он в кресле сидит, ни царапины у него, а от машины только кресло осталось! Глаза открывает: «Товарищ старший лейтенант, это вы? А что случилось?»

— Значит, можно сказать, что причиной аварий была переоценка своих сил?

— Да, пожалуй, если дело не в какой-нибудь техни­ческой неисправности. Некоторые самолеты, такие, как «як» и Ил-2, прощали ошибки, некоторые — И-16 и МиГ-3 — нет. В Сызрани на нашем поле зимой 1941/42 года села эскадрилья ПВО Куйбышева на МиГ-3. За месяц, что ли, из 12 машин 5 осталось. Ни одной боевой потери не было. Большинство самолетов раз­били на посадке. Бывали, конечно, и ошибки техников.

—  Были в полку случаи трусости?

—  Нет, практически не было. Были, правда, двое, которые сачковали. Летим на боевое задание, начина­ется воздушный бой, а их уже нет в группе. После боя откуда-то возвращаются и садятся с нами. Доложить особисту или замполиту с командиром мысли не было, мы сами воспитывали. Дали кулак понюхать, сказали им: «Будете еще сачковать — разговор другой будет!» Они потом поправились, нормально летали, а один в сентябре 44-го погиб на разведке.

—  Много ли машин в полку восстановили после вынужденных посадок или такие машины списывали?

—  Если память мне не изменяет, такого не было. Разве тот случай, когда у меня мотор сгорел — его по­меняли, или в начале 44-го у меня была поломка — стойка шасси не вышла — сел на одно колесо, законцовку крыла ободрал. А так — просто списывали с балан­са. Давали сообщение выше в штаб, что самолет там-то лежит, может, они и занимались восстановлением.

—  Кто был опаснее — «Мессершмитт-109» или «Фокке-Вульф-190»?

—  «Мессершмитт» был быстрый и верткий. «Фокке-вульф» был тяжелее и менее маневренный. Они доби­вались успеха, если застигали нас врасплох, но, если ты его заметишь первым, он в твоей власти. Разные модификации «фокке-вульфов» — истребителей и штурмовиков — мы в полете не различали, для нас все выглядели одинаково.

—  Вы знали, с кем воюете? Какую информацию доводили до летчиков штабы и разведотделы?

—  Нет, не знали — ни названий частей, ни имен вражеских летчиков. Ничего до нас не доводили. Мы знали только ближайшие вражеские аэродромы — на­пример, Раквере в Эстонии, да подальше на востоке таллинский Лагсберг. Перед вылетом чаще всего зво­нили сами штурмовики, мол, ваша эскадрилья будет нас прикрывать, кто полетит? Назначали, кто полетит, узнавали расположение цели, маршрут, построение, и все — больше ничего.

—  Вы верите в высокие счета немецких летчи­ков-истребителей?