Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших

28 июля старший лейтенант Барсуков послал патрули в ночь в сторону хутора Березова, и они на рассвете прибежали к командиру и доложили, он как раз отдыхал в моем расчете, что танки противника, сколько — неясно, но много, идут в нашем направлении. Он мне скомандовал с миномета не стрелять, а вооружиться бутылками с зажигательной смесью и ожидать противника, подпускать на 10–15 метров, не менее. На большее расстояние можно просчитаться. Сам он побежал переводить роту. Рота занимала оборону, если идти к Дону, по балке, то по правой стороне, а немец появился с левой, идет прямо на мой расчет.

Пулеметная рота нашего батальона, заняла оборону на понтонном мосту, ниже Калача по течению, а мы на новом мосту, от Калача 3 км выше, мы друг от друга на расстоянии почти 6 км, и соседей никого не было. А мы — просто как заслон перед мостами. Один взвод командир перевел на сторону балки, он прибежал к нам в расчет и дал команду, дал данные для стрельбы из миномета: угломер, квадрант и одиночным выстрелом. Дал я несколько одиночных, потом говорит: «Беглым огнем!» Затем шумит: «Почему мины не долетают до цели? Проверь прицел!» — «Прицел правильный, как вы сказали. Но почему-то у меня мины вырываются с рук». Я только до ствола, а она у меня с рук вырывается, где ж ей долететь? — «Что с минометом?» — «Ствол раскалился! Руками не схватишь!»

Я стрелял с дополнительными зарядами, мешочки вешались прямо на стабилизатор, целлулоидовые такие, с порохом. Есть такие, как крендель, прямо надеваются на мину снизу и пошел. Об боек бьется мина, пламя, и он взрывается и мина летит дальше. Ну, ствол раскалился, шумит, замени! А запасного ствола нет! Он: «Давай ко мне!» Он дает бинокль и говорит: «На проверь свою работу!» Мы били по хутору Березову. Я: «Так это ж наш хутор!» — «Наш не наш, а нам главное — выбить немца оттуда. Там же немцы скопились». Хутор весь горел и немцы по нему там бегали, как куропатки. И в это время прибегает связной нашего командира первого взвода: «Старший лейтенант Кременчук убит. Я ранен». Сам связной ранен в живот. Я подошел к нему помочь, а оттуда все просто льется, весь живот прострелен несколькими пулями. Он: «Ты меня пристрели, я не жилец!» Я: «Как ты не жилец? Мы тебя сейчас отправим в госпиталь!» — «Да какой там госпиталь?!» Командир роты мне дает задание: «Ты у командира взвода первый помощник, иди принимай взвод и командуй!» Взвод из минометчиков. Все учились в одной школе. Да они и учились там месяц всего, война не дала учиться, а меня поставили как прослужившего уже год — считали, что я уже старик.

Бежать во взвод — это значит с танком встретиться. Я решил их немного миновать — спуститься в балку, там пройтись по флангу немного, а потом уже к взводу. Я видел, что наш взвод поджег уже несколько танков.

В балку спустился и только стал подыматься и уже пришел наш танк. Нам до этого командир роты сказал, что мы будем не одни, к нам идут танки на помощь, правда, задерживаются на мосту — там большая пробка создалась. Потом им дали команду: не смотреть ни на какие препятствия, только вперед, а пробка была из-за подвод, которые отступали с запада на восток — жители колхозов, совхозов, и на быках, и на лошадях, по всякому, стояли чуть одна на одной. Наши полуторки с ранеными с запада тоже задержались. Потом, когда танки прошли-промяли и по быкам, и по бричкам, тогда наши полуторки с ранеными пошли на восток, на Сталинград.

Полуторки без дверок, просто ремень. Они даже удобнее, выскакивать, вдруг налет, или могут перевернуться, дверцы может заклинить, и не вылезешь. Просто ремень поперек вешали, на крючке. Вот так станешь говорить, а мне: «А ты все придумываешь!» Фронтовики же говорят: «Да я таких и не видал». Вот видишь — не все одинаково воевали.

Я разыскал свой взвод. Я не смог сразу узнать ребят. Прошел какой-то час боя, не больше, а все курсанты стали неузнаваемые: черные, перекошенные лица, а какой-то один час боя.

Из противотанковых средств только бутылки были. Вот так вот смерть — она ж ползет, лезет и в крестах еще немецкий танк! Мы их тогда и не видели, это ж для нас была дикость — кресты! Мы же — комсомольцы все.

Поскольку танк нужно было подпустить на далее как на 10–15 метров — это же смерть на тебя ползет. Какие нервы надо, чтоб удержать себя, чувства свои, чтоб с врагом сразиться! Эти бутылки же: разобьется — и ты погиб, и даже ни одного танка не поджег. В общем, очень трудно было воевать с таким оружием.

Потом пришли наши танки, целая армия. Завязался танковый бой. Это бой такой, что стало подыматься солнце, и сразу тьма наваливается: пыль, копоть, танки горят черным дымом, но бой шел. Он горит черным и тела горят солдат, уже намотанные на гусеницы, и он черным дымом горит, а наш другим дымом, светлым, такой плотный был бой перед мостом. Наши «тридцатьчетверки», некоторые прямо разгонялись, думаешь, вот вскочит наверх — нет, только гусеница поднимется и спускается вниз, разворачивается и опять в бой. Был очень сильный бой — смелые наши танкисты.