Я дрался в Вермахте и СС

– Мы, разумеется, знали в целом ситуацию на Восточном фронте. И, разумеется, после того, как финны 1 сентября заключили мир с русскими, мы понимали, что что-то будет. Русские, со своей стороны, очень четко контролировали, чтобы финны соблюдали все условия мирного договора. По этому договору финны имели обязательство на нас напасть, а если они этого не делают, то им Красная Армия помогла бы. Финны знали, что если русские придут, то добром для них это не кончится, поэтому они выполняли договор. Мы отступили до Кеми. Там я с моей ротой не успел перейти мост, был окружен. Рота сражалась до конца. Никто не дезертировал, но внезапно наступил конец. Мы больше не могли воевать, мы лежали в окопе, сверху были финны, сбоку были финны, слева было море, что нам было делать? Все, наступил конец. Меня допрашивал русский полковник, русский старший лейтенант переводил на финский, а финский лейтенант – на немецкий. Что получалось в результате этих переводов, я представить не могу. После допроса меня отвели в лагерь. Через 14 дней нас погрузили и повезли в южную Финляндию. По дороге, между южной Финляндией и Выборгом, в наше купе, где находились 11 офицеров, пришел финский капитан. Сказал, что, если мы хотим, у нас есть последняя возможность написать домой и передать ценные вещи, он позаботится, чтобы они через Красный Крест были отправлены в Германию. Он предупредил, что у нас, вероятно, долгое время не будет возможности дать о себе знать. Тогда мы поняли, куда мы едем. Письмо, которое я тогда написал, пришло ко мне домой в 1950 году, когда я уже вернулся из плена. В Выборге, то есть на новой русско-финской границе, финские солдаты вышли, зашли русские и приняли командование. Нас вывели из вагонов и отвели в концертный зал, где мы переночевали. Один немецкий моряк, который также был выдан русским, начал рассказывать русскому капитану, что он коммунист, что его заставили воевать. Он предъявил партбилет немецкой коммунистической партии, но капитан дал ему этим партбилетом по уху. На следующее утро нам сказали все вещи сложить в рюкзаки, мы идем в banja. Помылись, и после banja получили рюкзаки обратно. Из зала стали забирать по шесть человек в вестибюль. Сначала солдат, потом офицеров. Каждый вставал перед русским солдатом и сдавал все, что у него было в карманах, – бритвы, документы, часы, кольца – все складывалось в огромную кучу. Это было «освобождение». Я сохранил часы, спрятав их в ботинок. Потом были лагеря Борвцы, Грязовец, офицерский лагерь номер 1050, потом я был в Плоском в бригаде, которая работала вне лагеря. Там провел полтора года, работая в поле. Как-то раз мы косили овес, который на несколько сантиметров возвышался над слоем снега. Зато агроном смог доложить, что урожай собран. Можно сказать, что там было очень мило… в своем роде. Ставили столбы освещения при минус 20. Это очень просто. Три человека целый день ломами копают яму 80 сантиметров в глубину. Потом туда опускают столб, немного земли, заливают водой, и все, он стоит прямо до весны. Ну а весной они стояли, наклонившись в разные стороны. У меня много таких историй, я их иногда рассказываю своим детям. В мае 1948 года я был в лагере в Горьком, на автомобильном заводе «Молотов», там мы в основном разбирали завалы. В 1970 году я работал в министерстве в Бонне и встретил там одного капитан-лейтенанта, он был военным летчиком и рассказал, что они бомбили автомобильный завод «Молотов». Тогда я сказал, что я за ним потом разбирал завалы.

– Чего вы боялись больше всего: быть убитым, раненым или попасть в плен?

– Больше всего боялись раненым попасть в плен. Солдат может погибнуть, с этим надо считаться. Из опыта нам было известно, что если пленный немецкий солдат дошел до штаба русского полка – тогда он выжил, но по дороге в штаб русского полка была опасность, что его застрелят при попытке к бегству. Мы, плененные в Финляндии, с этим не сталкивались. Мы точно знали, что Красный Крест зарегистрировал имена всех, кого финны передали русским, поэтому русские нас не расстреляют.

– Как вы относились к комитету «Свободная Германия» и к антифашистскому движению?

– Были те, кто поддерживал комитет «Свободная Германия» и Союз немецких офицеров, были и те, кто их не поддерживал. Я был с теми, кто не поддерживал. В самом начале моей жизни в плену, в одном лагере, мы встретили группу немцев в основном в русской униформе. Они назывались как-то вроде «Немецкая освободительная армия». Я помню, что один из них был одет в немецкую униформу без знаков различия, но с русскими красными нашивками за ранения. Для нас это были предатели, абсолютно однозначно. Большинство пленных немецких солдат считали, что, пока идет война, нельзя просто так перепрыгнуть на другую сторону.