Я дрался в Вермахте и СС

– В феврале 1945 года мы попали в Кюстрин-Нойштадт, что на Одере. К тому времени русским уже удалось переправиться через Одер и построить один мост. Старый город Кюстрин находился на восточном берегу реки, когда город объявили крепостью и приказали держаться до последнего патрона, солдаты говорили, что крышка гроба захлопнулась. Буквально через несколько дней Кюстрин был окружен. Унтер-офицеры решили пробиваться к своим. Из 1200 человек, что пошли на прорыв, прорвались около 300. Когда выходили из окружения, стальной шлем и противогаз мы с собой не взяли – они гремели. Мы, три сотни человек, ночью прокрались в одном метре от русского солдата, который храпел у «сталинского органа».

Около десяти дней мы, группой из двенадцати человек, бродили в этом районе, уже занятом русскими. Фронт ушел километров на тридцать на запад, стрельбы мы уже не слышали. Это было плохое время – у нас не было шинелей, а ночью было холодно. Вечером 20 марта, перед тем как попасть в плен, мы пришли на хутор. На земле лежали мертвые свиньи, лошадь, а в корытах для свиней мы нашли картошку. К тому времени мы уже несколько дней ничего не ели. Мы отварили картошку и наконец-то поели. Решили заночевать в сарае, поскольку посчитали, что в доме будет опасно. Когда мы проснулись, повсюду были русские. Обер-фельдфебель приказал не стрелять. Мол, война проиграна, у него дома двое детей, воевать начал с Польши и хочет вернуться домой. Пригрозил, что, если кто-нибудь начнет стрелять, он его сам застрелит. Среди нас был один немец из польского Данцига, он мог немного говорить по-русски. Он закричал, что мы хотим сдаться. Я думал, это мой последний день. Пропаганда нам хорошо расписала, что ждет нас в плену. Когда мы ехали на фронт, один 16-летний новобранец спросил у фельдфебеля, что мы делаем с пленными. Фельдфебель ответил, что мы пленных не берем. Тут мы задумались: а что, если и они пленных не берут?