Я - душа Станислаф! (СИ)

Марта не торопилась с этим и я, вроде как, знал почему. Но, оказалось, не только потому, что энергия чувствований Агне передалась нам. Человек, в лучшем случае, выдыхает из себя обиду, зло, боль и т.д,, веселое и приятное его заземляет и поглощается земной твердью, чтобы воссоздать, в том числе, неосознаваемое себя живое. Душа в Вечности не может ни выдохнуть, ни заземлиться. …Выход – в выходе из лабиринта, а когда это произойдет и как именно, знает одна лишь Вселенная. Марте, как и мне, уже было тяжело, как тут еще – бремя чувствований Агне. То же самое переживал Нордин. И, не зная этого, ждал общения с нами Мераб. Хотя и мы не знали, с чем он пришел.

Не обращая на нас внимания, Марта сняла с себя спортивный костюм цвета волны, что уже облизывала край пирса, затем, покачивая бедрами, стянула к низу трусики, перешагнула через них и, походкой гимнастки подойдя к лесенке, сошла по ней в утреннее море абсолютно голой. Вода доходила ей до колен, она осторожно продвигалась вперед, полагая, что дальше – глубже, а мне не хотелось ни огорчать ее тем, что до глубины путь не близкий, ни лишать себя удовольствия видеть наяву, какие на самом деле «бразильские» ягодицы. В интернете я много чего видел и читал, а сейчас – смотрю именно на то, сердцеобразное по форме, что притягивает к себе взгляды не только взрослых мужчин, когда они находятся за спиной таких женщин, как Марта, Агне или ее мама, Эгле. Ведь их природная красота, обаяние и сексуальность передавались мне тонами и импульсами моих чувственных ощущений, и я воображал рассказываемую реальность близкую к реалистичности. В Вечности я не могу быть старше своих земных лет, но мои чувствования взрослели, крепли от убежденности и, наоборот, спорились вне безмятежности.

Марта вызывала во мне страстность и желание присоединиться к ней, а так как она и сама этого желала, сосредоточенное на Марте волнение потеснило робость и тревожность. Я закрыл глаза – как же она смешно визжала и подпрыгивала, когда я, незаметно поднырнув под нее, коснулся «бразильских» бедер. А как она долго смеялась с меня, потом, когда мне понадобилось время, чтобы выйти из воды менее возбужденным ее женскими прелестями.

- …Давай, выходи, красавчик! Марта хочет видеть, что ты от нее прячешь!? – выкрикивала она, размахивая у себя над головой моими плавками.

Как такое могло случиться? Да все, как обычно – по крайней мере, у меня: в земное время не нашел его, чтобы подтянуть резинку в шортах для купания, а лучше – ее заменить, а в Вечности, пожалуйста, сижу теперь в море голый. Щекотливость моего положения – это одно, а другое – гораздо хуже, так как в Вечности время отсутствует, и сиди не сиди, ничего не высидишь. Но родилась, зато, мысль: если в земной жизни я, к примеру, был безвольным, тогда здесь, вобрав волю других душ, стану волевым и при желании таким останусь. И тут меня еще раз осенило – как же я сразу не сообразил: я закрыл глаза и снова был одет, как и до купания, подходя к Марте со спины.

- А ты хитрец, русский! – отреагировала она с легкой досадой, все еще пребывая в прекрасном настроении.

- Я не русский, – ответил я. – Мама Станислафа – русская, его отец – поляк, а на родительском генеалогическом древе рода Радомских – и Польша, и Литва, и Украина. Это то, что я знаю. …Я, душа Станислаф, волк безмятежности!

Даже не знаю, отчего меня потянул на высокопарность слога, хотя в земной жизни меня знали и, нередко, напыщенным парнем. Но Марте понравилось мое важничанье – когда мы смеялись в последний земной раз, и не вспомнили бы так сразу.

Мераб выглядел отрешенным. И – не совсем похожий на грузина: глубокие залысины, рыжий лицом и остатками волос, невысокий, сухой и злой во взгляде. На вид ему было лет тридцать-тридцать пять. Теплую джинсовую куртку с белым мехом изнутри он снял и удерживал на пальце за спиной, хотя воображаемое мной лето на берегу Азовского моря в Геническе не имели к этому никакого отношения. Он видел все, но ничего не чувствовал и не ощущал. Старого кроя джинсы и, к тому же, еще и не по размеру, туфли со сбитыми носками указывали на явное безразличие Мераба к собственному виду. Или он был аскет в моде – может быть. Почему нет? Но неопределенного цвета рубашка, помятая и сильно окровавленная спереди, являла собой элемент хроники смерти мегрела. Как это произошло – он расскажет, если захочет, или посчитает для себя нужным это сделать. Только приглядевшись к нему, я уже решил для себя, что впущу Мераба в свое личное пространство и войду в его, если он согласиться. Даже если Марта и Нордин будут против этого. В таком случае, полагал я, найду слова разубедить их.

Для меня, и в ситуации с Мерабом было все более-менее ясно. Все, что дано человеку в его чувствованиях и что он развил до уровня Homo sapiens, ему необходимо. В нем нет ничего лишнего, но есть его личные чувствования, в проявлениях которых он сам себя как бы организует. Или сдерживает в себе побуждения, или выплескивает из себя, нарушая тем самым баланс своих чувствований. Отсюда характеры, позиции и тому подобное.