Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

После самого первого собрания словно из-под земли выскочил папарацци и успел снять, как я выхожу на улицу. Наверное, кто-то из присутствующих узнал меня и сообщил репортерам, что было категорически против правил. На следующее утро я снова красовался на первой полосе «Сан»: «ЭЛТОН ПОСЕЩАЕТ “АНОНИМНЫХ АЛКОГОЛИКОВ”». На этот раз я закрыл глаза на выходку газеты – ни кожаные шорты, ни дилдо там не упоминались. Мне было все равно. Пусть все знают, что я встал на верный путь. На собрания я ходил, потому что мне там нравилось. Нравились эти люди. Я всегда с удовольствием вызывался готовить чай для группы, со многими подружился и общаюсь до сих пор: это обычные люди, прежде всего они видели во мне человека, преодолевающего зависимости, и только потом – Элтона Джона. Странно, но эти встречи напоминали мне собрания в клубе «Уотфорд» – никто со мной не нянчился, и, опять-таки, всех объединяла общая цель. Я выслушал множество невероятных историй. Женщины из «Анорексии и булимии» рассказывали о своем питании – как они разрезали горошину на четыре части, четверть съедали на обед, и еще четверть – на ужин. «Вот же безумие», – думал я, но тут же вспоминал, каким сам был несколько месяцев назад: грязный, опухший, к десяти вечера доходящий до полной бессознанки, потому как каждые пять минут закидывался дорожкой кокса. Эти женщины имели полное право считать безумцем меня.

Впрочем, не все после выхода из клиники шло гладко и хорошо. В конце 1991 года умер отец – он так и не восстановил здоровье после шунтирования, проведенного восемь лет назад. На похороны я не поехал. Для начала, это выглядело бы лицемерием; к тому же на кладбище непременно примчались бы толпы репортеров, и похороны превратились бы в цирк. Отец не гордился моей славой, так почему теперь он и его семья должны испытывать на себе ее побочные эффекты? Кроме того, в глубине души я уже оплакал наши отношения и в некотором смысле смирился. Да, мне бы хотелось, чтоб все сложилось иначе, но получилось так, как есть. Иногда нужно взглянуть на карты, которые ты получаешь при раздаче, сказать «пас» и положить их рубашкой вверх на стол.

А потом… Фредди Меркьюри. Он не говорил мне, что болен, – я узнал это от общих друзей. Когда он уже совсем умирал, я часто навещал его, но никогда не оставался дольше чем на час. Думаю, он не хотел, чтобы я видел его таким. Фредди, живой, яркий, необходимый всем – человек, который с годами непременно добился бы невероятных успехов, – умирал страшной и бессмысленной смертью. Еще год – и антиретровирусные препараты смогли бы поддерживать в нем жизнь. Но тогда никто и ничем не мог ему помочь. Он так ослабел, что не поднимался с постели; он терял зрение, его тело покрывали пятна саркомы Капоши. Но это был все тот же Фредди, обожающий сплетни, подшучивающий над всеми: «Ты слушал новое творение миссис Боуи, дорогуша? О чем она только думает?» Он лежал в постели в окружении каталогов японской мебели и арт-объектов и время от времени, прерывая наш разговор, звонил в аукционные дома и заказывал вещи, которые ему понравились: «Дорогуша, я только что это купил. Прелесть, правда?» Я не мог понять: или он не осознает, насколько близок к смерти, или все прекрасно знает, но изо всех сил заставляет себя оставаться собой. В любом случае держался он потрясающе.

Он отказался от всех лекарств, кроме болеутоляющих, и умер в конце ноября 1991 года. В то Рождество ко мне зашел Тони Кинг – принес что-то в наволочке. Я развернул ее и увидел акварель Генри Скотта Тьюка, импрессиониста, писавшего обнаженных мужчин. Картины этого художника я раньше коллекционировал. Записка прилагалась: «Дорогая Шэрон, надеюсь, тебе понравится. С любовью, Мелина». То есть он лежал в своей постели, обнаружил эту акварель в одном из каталогов и купил мне в подарок. Господи! Он заботился о подарках на Рождество, до которого, как он сам понимал, уже не доживет; хотел порадовать других, хотя был уже на той стадии болезни, когда обычно думают – если думают – только о себе.

Как я и сказал раньше: Фредди был фантастическим человеком.