Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

Чем было вызвано такое поведение мамы, я узнал значительно позже. Прессе она объяснила, что очень расстроена: якобы ей не позволили фотографироваться вместе со всеми, потому что на ней нет шляпы. Это полнейшая чушь. Мама Дэвида собиралась купить себе шляпу на церемонию и позвала мою мать с собой за покупками, но та сказала, что никакая шляпа ей не нужна. Так что дело было не в этом, тем более что на всех семейных фотографиях мама присутствовала. Как выяснилось, истинную причину знали родители Дэвида, но не хотели расстраивать нас и потому ничего не сказали.

Прилетев в Англию, они сразу ей позвонили – у них всегда были прекрасные отношения с мамой и Дерфом, они даже ездили вместе отдыхать. И по телефону моя мать с придыханием начала говорить, что надо объединиться и общими усилиями предотвратить нашу с Дэвидом свадьбу. «Нельзя, чтобы двое мужчин женилось», – вот ее точные слова. Она считала, что однополые союзы недопустимо приравнивать к браку между мужчиной и женщиной; якобы она уже поговорила об этом со многими людьми, и все пришли в ужас. Это страшно навредит моей карьере. Мама Дэвида возразила ей: вы не правы, наши дети собираются совершить замечательный поступок, и мы должны поддержать их.

И тогда моя мать бросила трубку.

Спустя пару лет примерно то же самое мать повторила мне во время одного из ужасных скандалов. Ее слова казались лишенными всякого смысла. Да, мама человек сложный, но она никогда не была гомофобом. Она приняла мое признание много лет назад и выход статьи в «Роллинг Стоун» встретила совершенно невозмутимо. Всполошившимся журналистам сказала, что считает мой поступок смелым, а ей лично все равно, гей я или натурал. Почему же теперь, тридцать лет спустя, она решила ополчиться на мою сексуальную ориентацию? Возможно, она всегда была против, только скрывала это, подавляла в себе негативные чувства? На мой взгляд, проблема оставалась прежней: она не могла вынести, что кто-то стал мне ближе, чем она. Со всеми прежними бойфрендами, как и с Ренатой, она обращалась очень холодно; теперь же ситуация изменилась. Она знала, что короткие связи с бойфрендами не перерастут в длительный союз (кокаин не позволял мне такого). И она понимала, что наш брак с Ренатой обречен, потому что я гей. На этот раз все было иначе: я не пил, не употреблял наркотики и жил с человеком, которого глубоко и искренне полюбил. Я наконец-то встретил любовь всей жизни, и мы узаконили наши отношения. Мать не могла смириться с тем, что пуповина перерезана окончательно; одержимая этой идеей, она не думала ни о чем другом и даже была готова поставить под удар счастье своего сына.

Это ей не удалось. Я наконец-то был по-настоящему счастлив, и не важно, сколько скандалов и истерик она собиралась закатить. Единственное, что она могла сделать, – рано или поздно осознать это и смириться.

У меня было много причин чувствовать себя счастливым. И не только благодаря личным отношениям. В промежутках между шоу в Лас-Вегасе, работой над мюзиклом «Билли Эллиот» и записью новых альбомов я сочинял музыку – с огромным наслаждением и так вдохновенно, что Дэвид заразился моим энтузиазмом. Ему стало интересно, что повлияло на меня в самом начале карьеры – какие артисты, какие альбомы; в те времена он сам еще был мальчишкой. Я посоветовал ему разные композиции и альбомы, он составил плейлисты и закачал их на айпод. Мы собирались отдохнуть в Южной Африке с нашими друзьями Ингрид и Сэнди, и в номере отеля фоном звучала бы эта музыка.

Представьте себе долгую, искреннюю дружбу, которая началась с ругани по телефону. Это про нас с Ингрид. Мы познакомились, когда она была главным редактором журнала «Интервью» и планировала статью обо мне. Я сделал все возможное, чтобы избежать с ней встречи; даже отменил уже назначенное интервью. Но она позвонила и заявила, что приедет в любом случае. Я велел ей отвалить. Она положила трубку и материализовалась у двери моего гостиничного номера буквально через несколько минут. А еще через несколько минут я обожал ее всей душой. Ингрид – женщина с твердым характером и собственным мнением. И к ее мнению стоит прислушиваться: она фантастически умна. В двадцать семь лет она стала главным редактором журнала «Артфорум», знала всех и вся в мире моды и искусства и не терпела дурацких выходок ни от кого, в том числе, как выяснилось, и от меня. Разговаривать с ней было очень интересно. К концу беседы она получила не только интервью, но и еще мое обещание вести колонку в ее журнале. У меня возникло примерно такое чувство, как при первой встрече с Джанни Версаче: если он – мой потерянный брат, то она – потерянная сестра. Мы постоянно перезванивались, я обожал болтать с ней, и не только потому, что она всегда была в курсе слухов и сплетен. Во время наших разговоров я всегда чему-то учился; и она говорила мне только правду, даже ту, которую не хочешь слышать.