Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

На мне был костюм от дизайнера Боба Маки – ярко-зеленый с принтованными именами артистов с «Аллеи славы» и котелок в тон. Ехать на «Аллею» мне пришлось на золоченом гольф-карте, с прикрепленными к нему спереди огромными очками с иллюминацией и огромным же галстуком-бабочкой. Знаю, меня нельзя назвать примером неприметно одетого скромного артиста, но всему же есть предел. На YouTube выложен ролик с этого события: по выражению моего лица видно, что я думаю о такой гениальной идее пиарщиков. Не знаю, приходилось ли вам медленно ехать сквозь толпу орущих поклонников и на глазах у всей мировой прессы в золоченом гольф-карте с налепленными на него очками и галстуком-бабочкой. Если не приходилось, могу заверить: ощущения не из приятных.

Я чувствовал себя страшно неловко и все время пытался разрядить обстановку, корча рожи во время чужих речей и отпуская шутки во время собственной: «А теперь я объявляю об открытии нового супермаркета!» Единственное, чего я хотел, – чтобы все скорее закончилось. Позже мне рассказали, что впервые на «Аллее славы» на открытие звезды собралась такая огромная толпа – полиции даже пришлось полностью перекрыть движение на Голливудском бульваре.

На следующий день я пригласил свою семью на обед к себе домой. Как и Captain Fantastic, альбом Rock of the Westies в американских чартах мгновенно взлетел на первые строчки. Никому раньше такое не удавалось – ни Элвису, ни «Битлз»; я же проделал это дважды за полгода. Мне было двадцать восемь лет, меня считали крупнейшей поп-звездой мира, я готовился отыграть два самых престижных концерта в своей карьере. Моя семья вместе со мной праздновала успех.

И именно в этот момент я снова собрался покончить с собой.

Опять же, точно не помню, что послужило тому причиной. Мама, Дерф и бабушка обедали возле бассейна. Я встал из-за стола, поднялся на второй этаж и проглотил пригоршню валиума. Потом спустился обратно в халате, объявил всем, что принял гору таблеток и скоро умру. После чего прыгнул в бассейн.

Не знаю, сколько таблеток я съел, но явно меньше, чем на ранчо «Карибу», – точный признак того, что в глубине души не имел ни малейшего намерения умирать. Это стало окончательно ясно, когда я обнаружил, что намокший халат тянет меня вниз, под воду. Человек, который пытается покончить с собой в уверенности, что жизнь ничего больше ему не даст и смерть – долгожданное избавление от мук, вряд ли стал бы бороться и выплывать. Но я ужасно испугался утонуть и начал лихорадочно грести к бортику бассейна. Кто-то помог мне выбраться из воды. Единственное, что я четко помню, – голос моей бабушки.

– О, – произнесла она. И затем, явно обиженным тоном, с незабываемыми интонациями пожилой английской леди из рабочего класса, внезапно осознавшей, что ее чудесному отдыху в Калифорнии пришел конец, добавила: – Пожалуй, нам пора к чертовой матери домой.

Я не выдержал и расхохотался. Должно быть, именно такой ответ был мне необходим. Я думал, все начнут причитать: «Ах ты, господи, бедняжка…» – но вместо этого получил суровое: «Почему ты ведешь себя как последняя сучка?»

Хороший вопрос: почему я вел себя как последняя сучка? Наверное, я хотел совершить некий драматический поступок и тем самым привлечь к себе внимание. Понимаю, насчет внимания звучит глупо – ведь в городе проводили «неделю Элтона Джона», я собирался выступить перед зрителями в количестве сто десять тысяч человек, и при этом меня постоянно снимала камера теледокументалистов. Да уж, нехваткой внимания такое точно не назовешь. Но мне хотелось совсем другого. Я пытался дать понять моей семье, что со мной не все в порядке. На первый взгляд все прекрасно, карьера моя сложилась, вроде не жизнь, а рай, – но на самом деле все было не так. Я не мог сказать им: «Мне кажется, я принимаю слишком много наркотиков». Они бы просто не поняли, ведь они даже не знали, что такое кокаин. У меня не хватало духу признаться в том, что мне плохо и не хватает любви – я не хотел, чтобы они увидели трещины на прекрасном фасаде. Меня уже давно тянуло сказать матери: «Знаешь, мама, мне очень нужно поговорить с тобой – мне нехорошо, мне нужна помощь, что же делать, скажи?» Но я молчал, потому что боялся ее реакции. Заталкивал свою боль все глубже, глубже и глубже. И вот наконец она вырвалась наружу, взорвалась, как вулкан, – и я разыграл идиотскую сцену самоубийства. Такой уж я есть: или ничего – или все сразу. Это вина не моей семьи, только моя. Гордость не давала признаться, что моя жизнь далеко не идеальна. К тому же это прозвучало бы слишком патетично.