Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

Наша встреча была короткой и мучительной. Я испытывал непреодолимый ужас, что никак не способствовало нормальному разговору. Что касается Элвиса, я никак не мог уразуметь: или он просто не узнает меня – хотя, похоже, он тогда никого не узнавал, – или же он меня узнал, но абсолютно не рад был видеть. Всем известно, что Элвис не выносил конкуренции; ходили даже слухи, что на приеме у Ричарда Никсона в Белом доме он говорил нелицеприятные вещи про «Битлз». За пару лет до моей встречи с Элвисом со мной связалась его бывшая жена Присцилла, сказала, что их дочь Лиза Мари – моя большая поклонница, и спросила, не смогу ли я встретиться с девочкой по случаю ее дня рождения. Я пригласил их на чай в мой дом в Лос-Анджелесе. Возможно, это его рассердило. Я спросил Элвиса, услышим ли мы сегодня Heartbreak Hotel. В ответ он промычал нечто невразумительное, но стало ясно, что эту песню он петь не собирается. Я попросил у него автограф, и он взял ручку трясущимися руками. Подпись едва можно было разобрать.

Потом мы пошли слушать концерт. Иногда во время выступления в нем загоралась искра – слабое напоминание о том, каким великим артистом он был когда-то. Но это случилось лишь пару раз. Потом он раздавал платки зрительницам. Это был его фирменный знак. Раньше он бросал со сцены в зал шелковые шарфы – широкий жест, достойный Короля рок-н-ролла. Но времена изменились, нынешние шарфы были дешевые, нейлоновые, и явно протянули бы недолго. Как и сам Элвис, по мнению моей матери.

– Больше года он не проживет, – сказала она уже на улице.

И не ошиблась.

Несколько недель потом я прокручивал в голове детали нашей встречи. Расстраивало не только то, что Элвис так сильно сдал, хотя и это вызывало шок: я никогда не думал, что, увидев Короля живьем, прежде всего испытаю жалость. Расстраивало то, что я очень хорошо понимал, почему с ним это произошло и зачем он отгородился от внешнего мира. Должно быть, провел слишком много дней в номерах дорогих отелей, ничего не делая. И, возможно, однажды увидел, как толпа его фанатов затоптала старушку. Ну кому нужен мир, в котором из-за тебя происходят такие ужасные вещи?

Наше турне в целом прошло успешно, но все было до боли знакомо: арены стадионов, самолет «Старшип», знаменитости, даже программа выступлений. Мы уже записали новый двойной альбом Blue Moves, но его выход планировался осенью, а я крепко запомнил урок, преподанный мне на «Уэмбли» год назад: не показывай зрителям незнакомый материал. И особенно – такой, как в Blue Moves. Я горжусь этим альбомом, но музыка там сложная как для восприятия, так и для исполнения; во многом она экспериментальная и написана под влиянием джаза. Да и по настроению альбом невеселый, философский, глубокомысленный. Берни сочинил тексты, полные боли; он очень тяжело переживал развод с Максин. И моя музыка гармонировала с его словами. Я даже сам написал несколько строк – начало песни Sorry Seems To Be The Hardest Word – про очередную безответную любовь к гетеросексуалу: «Что мне сделать, чтобы ты полюбил меня? Что сделать, чтобы ты не прошел мимо?» Это прекрасный альбом, но он точно не для влюбленных парочек, наслаждающихся каждым моментом юной жизни.

Собственно, из-за этого турне получилось немного печальным. Отдых на Барбадосе удался на славу, но сейчас он казался далеким воспоминанием. Эмоционально я вернулся в ту самую точку, в которой находился, когда, наглотавшись валиума, прыгнул в бассейн своего дома в Лос-Анджелесе. Мама и Дерф нашли мне в Англии новый дом – «Вудсайд», очень красивый псевдогрегорианский особняк в окружении пятнадцати гектаров земли в Старом Виндзоре. Я не мог точно сказать, насколько он хорош, потому что поначалу почти не приезжал туда. Только попросил Дерфа сделать полки для моей коллекции записей, а еще устроить небольшой зоопарк. У меня появился кролик Кларенс, какаду Олли, а еще Роджер, самец птицы майна, которого какой-то умник научил говорить: «Вон отсюда!» Птица покрыла себя несмываемым позором, выдав эту фразу в присутствии обедавшей у меня принцессы Маргарет и других гостей. Впрочем, сам я часто следовал совету Роджера и отправлялся вон из дома: меня ждала студийная работа и приближались новые гастроли.

Я по-прежнему любил живые выступления, но физически был выжат как лимон. У меня случались судороги, похожие на эпилептические припадки, не слишком частые, но все равно пугающие. Мне сделали сканирование мозга, но ничего не обнаружили. Невролог сказал, что у меня все в порядке. Уверен, если бы я признался ему, какие фокусы регулярно проделываю со своим носом, он бы сразу поставил точный диагноз.

Состояние Берни немногим отличалось от моего. После развода он либо накачивался пивом, либо зависал над очередной кокаиновой дорожкой. Я предлагал ему попробовать писать тексты не только для меня, но и для других исполнителей. Наши отношения оставались прекрасными и в работе, и в жизни. Но, возможно, перемена пошла бы нам обоим на пользу.